Мира Смирнова - За окнами сентябрь

— Я поеду, Шура, — прервала ее Римма.

Шурка замолчала, потом грустно спросила:

— Не придешь больше? — и сама же подтвердила: — Не придешь. И к себе не зовешь.

Римма молчала.

— Почему это люди от меня, как мячик от стенки, отскакивают? Я ко всем с добром, а за целую жизнь никто не прилепился. Все думаю: для чего на свете жила?

«Поздно спохватилась…» — с грустью подумала Римма.

— Вот все у меня есть, а жить ни на грамм не хочется! Ну, прощай, подруга. Теперь уж на том свете свидимся, — печально проговорила Шурка.

Римма молча кивнула и стала быстро подниматься к входу. На последней ступеньке что-то заставило ее обернуться: Шурка стояла на том же месте, смотрела ей вслед, вся ее фигура выражала безысходность. Увидев, что Римма смотрит на нее, она рванулась вперед, Римма испугалась, что она догонит, и, лавируя в толпе, поспешно встала на эскалатор, побежала по нему вниз и успела втиснуться в переполненный вагон.

На душе было скверно.

Она проехала одну остановку, вышла на Технологической, чтобы пересесть на другую линию и ехать к своим «выселкам», которые давно уже перестали быть выселками, а стали большим современным городом.

После смерти матери Римма не захотела оставаться в своей квартире и переехала в другую, в новый район.

Пропустив один поезд, она ждала у остановки первого вагона следующий. Поезд подошел. Выходящая толпа накренила вагон, а толпа входящих нетерпеливо рвалась внутрь. Римма подумала, что ей снова не сесть, но тут услышала знакомый голос: «Рисанна!» У нее потеплело на душе. Она повернулась на голос и увидела, что ее окликает высунувшийся из кабины машинист. Римма узнала своего бывшего ученика Юру Киселева.

— Рисанна, — повторил он, — садитесь ко мне, в вагоне вас задавят. И поговорить надо. Все звоню, никак вас не застану.

Римма вошла в кабину, Юра откинул от задней стенки сиденье, усадил ее, строгим голосом сказал в микрофон: «Не держите двери! Не задерживайте отправление поезда!» — и они отбыли от Технологической.

Где только Римма не встречает своих ребят! Кем только они не стали! Иные просто завзятые театралы, не пропускают ни одной премьеры, а потом звонят ей выразить свое восхищение или возмущение. Другие, невзирая на солидное служебное положение, семьи, играют в народных театрах, коллективах самодеятельности.

Для многих она осталась советчиком, другом. «Девочки» забегают к ней посоветоваться о сердечных и семейных делах. «Мальчики» — о сложных ситуациях, о воспитании детей. Ее зовут на свадьбы, новоселья и дни рождений. И если она отказывается — настоящая обида: «У Лени вы были, а ко мне не можете?»

«Нет, все-таки мне хорошо живется», — думает Римма, сидя в кабине и с интересом осматриваясь: полумрак, только светятся лампочки приборов, поезд летит по тоннелю, и вдруг в большом смотровом окне светлеет и, как картина в раме, возникает ярко освещенная станция, они влетают в праздник.

На конечной станции, проспекте Ветеранов, Юра выпускает Римму, предупреждая, чтобы она никому не рассказывала, что он привез ее в кабине, — посторонних возить запрещено.

— Хотя какая вы посторонняя, — добавляет он, — вы мне — своя. Послезавтра у меня выходной, я позвоню. Можно?

Они прощаются. Римма выходит из метро и садится в троллейбус. В нем уже свободно, три остановки до своего дома она едет сидя, с комфортом. Лифт внизу, и, как ни странно, работает. Римма поднимается на четвертый этаж, не успевает выйти из лифта, как слышит крик:

— Явилась! Наконец-то! Свинство! Безобразие!

Перед ней бледная плачущая Лялька. От неожиданности Римма роняет сумку и тоже кричит:

— Почему не предупредила?.. Я жду, а ей телеграфировать трудно! Что ты плачешь?.. Что случилось?

— Вчера, вче-ра дала телеграмму!.. — всхлипывает Ляля. — На аэродроме нет — ладно, не успела… Приезжаю домой — нет ее… Ну, вышла на минуту… Сижу час, два… Звоню к соседям — сегодня никто не видел… Может быть, ты с сердечным приступом лежишь — надо двери ломать… в милицию бежать — пусть ищут…

После этого они наконец обнимаются, плачут, говорят какие-то бессмысленные слова… Вместе втаскивают вещи, долго рассматривают друг друга, находят, что обе побледнели, похудели и… не помолодели.

— Ничего! — бодро говорит Римма. — Это сегодня переволновались, устали… Мы еще с тобой — ого-го! — и командует: — Раздевайся, мойся, потом буду тебя кормить.

Они продолжают бестолково ходить друг за другом, без умолку говорят, перескакивая с предмета на предмет, что-то теряют, ищут… Наконец Римме удается загнать Лялю под душ и соорудить ужин.

Выходит Ляля в ситцевом халатике, с распущенными мокрыми волосами, порозовевшая, зеленые глаза весело блестят. Сейчас она кажется совсем молодой. Они усаживаются в кухоньке, Лялька оглядывает знакомую до мелочей обстановку и размягченным голосом говорит:

— Знаешь, я здесь больше дома, чем у себя. Мой дом там, где ты.

— Это и есть твой дом, Ляль, — говорит Римма, сдерживая слезы.

Они долго молча смотрят друг на друга, говорить трудно — слишком близко слезы. Потом Ляля с тревогой спрашивает:

— Скажи правду: плохо себя чувствуешь? Какие-нибудь неприятности? У тебя скверный вид. Где ты пропадала?

— Поехала нам квартиру смотреть, и как ты думаешь, на кого там напоролась? На Шурку!

— Какую Шурку? Кто это?

— Как ты не помнишь? В блокаду у нас вещи покупала… Красивая такая… Ты еще просила не пускать ее к нам.

— Эта кровопийца! — вскипает Ляля. — Жива, значит, голубушка! А ей еще тогда «вышка» полагалась.

— Ну, это ты хватила!

— Да, да! Спекуляция продуктами в осажденном городе — мародерство. А за мародерство в военное время — расстрел.

— Жизнь ее наказала. И может быть, страшнее…

— Знаешь, Ришка, когда я сидела под твоей дверью и продумывала версии твоей гибели, — без всякой связи говорит Лялька, — я поняла: ты самый дорогой мне человек. Естественно, я люблю своих девчонок, очень привязана к Мишке, а ты для меня и мать, и сестра, и подруга… Главный мой человек! — обнимает она Римму.

— А ты — мой единственный…

— Неправда! — вскидывается Ляля. — А банда твоих мальчишек-девчонок?

— Почему «банда»? — обижается Римма. — У тебя не к месту лезут профессиональные выражения. И как бы я жила без них? Ты ведь так далеко…

— Больше на день не расстанемся! — категорически заявляет Ляля. — Улетишь со мной, к августу вместе вернемся совсем. На день тебя не отпущу! — и, помолчав, с некоторым удивлением говорит: — А ведь ты счастливый человек, Ришка… Несмотря ни на что — счастливый!

— Несмотря ни на что… — задумчиво отвечает Римма.