Георгий Шолохов-Синявский - Далекие огни

Варвара Васильевна с ужасом смотрела на ротмистра.

— Деверь мой приезжал… Мужнин брат… Путевой сторож… Иван Гаврилович…

— Так… Прекрасно… Вы не волнуйтесь, Дементьева, — смягчился Дубинский. — Книги я у вас возьму, и передайте вашему сыну, чтобы он в будущем брал книги только в вагоне-библиотеке. Вагон-библиотека курсирует по линии дважды в месяц.

— Хорошо. Я скажу, ваша благородия. — Варвара Васильевна вытерла слезы.

Собрав книги и еще раз окинув голые стены ощупывающим взглядом, гремя шашкой, ротмистр вышел из будки.

— Господи, сохрани и помилуй! И что же это такое будет? — прошептала сторожиха.

Ясенский, Синебрюхов и Антипа Григорьевич ходили по насыпи, осматривая путь. Ясенский рассеянно слушал дорожного мастера, устало позевывал, нетерпеливо поглядывая в сторону будки.

— Я прошу, господин Ясенский, обратить внимание, — назойливо сипел Антипа Григорьевич. — Каждый ливень уносит отсюда сотни кубов балласта. Балласт не держится здесь, так?

— Да, да… Ну и что же? — рассеянно кивал головой Ясенский.

— А про то говорю, что, когда после ливня едешь, рельсы со шпалами висят в воздухе. Вот этаким манером, — Антипа Григорьевич нагнулся, показал шаблоном, как висят рельсы. — Того гляди, поезда поваляем на этой проклятой версте. Перегон закрываем после размывов на несколько часов… Разве это дело? Подбиваем, подбиваем без конца, а толчки как были, так и остаются. Штопка балластом без пользы… А вот щебенка — это великолепное дело, так? Заменить балласт щебнем. Прошу, господин начальник, назначить рабочий поезд и вагончиков пять щебенки.

— Запишите, Борис Сергеевич, — зевнув, устало бросил Ясенский.

Они подходили к шлагбауму.

У переезда стояла Марийка. Черные глаза ее напряженно следили за приближением комиссии. Темные волосы с вплетенной в них алой ленточкой, как черный дым, клубились вокруг маленькой головы, развеваемые легким ветром.

— Какая красавица! — увидев ее, сразу оживился Ясенский. Не дочь ли это Дементьева?

— Так точно, дочь, — пояснил Антипа Григорьевич, дергая бородку. Так что, господин начальник, с техниками я никак не столкуюсь… А щебень здесь первейшая необходимость. Зарезала нас эта проклятая верста…

— Хорошо, хорошо, — пообещал начальник участка, не спуская глаз со стройных смуглых ног Марийки. — Рабочий поезд будет назначен…

«Живет же в степи этакое создание… А потом выйдет замуж за какого-нибудь ремонтного рабочего, нарожает детей, будет ходить грязная и брюхатая. Однако она изрядно напугана… Черт бы побрал этого ротмистра…»

Метнув на Ясенского нелюдимый взгляд, Марийка убежала в палисадник.

Ясенский задумчиво посмотрел ей вслед.

— Вот и наш уважаемый ротмистр. Вид у него прямо-таки победоносный, — сказал Ясенский. — Дорожный мастер, оставьте нас, садитесь в вагон.

Антипа Григорьевич ушел.

— Я готов. Моя миссия окончена, господа, — подходя, важно сообщил Дубинский. — Владислав Казимирович, извольте посмотреть.

Торжествующе усмехаясь, ротмистр развернул одну из книг, поднес к лицу Ясенского.

— Читайте, кому принадлежат эти книги!

— Михаил Степанович Ковригин… Ничего не понимаю…

— Знакомая фамилия, не правда ли?

— Позвольте, арестованный учитель… Не может быть… Как попали сюда его книги? — удивился Ясенский.

— Очень просто. Сын Дементьевой учился в железнодорожном училище. Ну, и вышеозначенный педагог оказывал ему свое просвещенное покровительство.

— Да, но содержание книг не представляет ничего запретного. Максим Горький, Гарин-Михайловский… Кто не читает этих книг?

— Э, нет, любезный Владислав Казимирович, — поднял палец Дубинский. — Они начинают с Горького или, скажем, с Виктора Гюго, вводят, так сказать, юношей в курс, а потом уже переходят к более ядовитой пище. Смею вас уверить, что это так. Сын путевого сторожа почитывает книжечки, которыми снабжает его педагог-крамольник. И, согласитесь сами, не полезно ли вовремя прекратить доступ в эту будку более вредоносной пищи. И путевому сторожу Дементьеву будет спокойнее, и столь любознательного юношу мы избавим в будущем от неприятностей. И вам, Владислав Казимирович, меньше хлопот…

— Но я одного не понимаю — какая связь всего этого с происшествием на сто четвертой версте? — раздраженно спросил Ясенский.

— Вот это мы и пытаемся установить. Но это, как вы сами заметили, Владислав Казимирович, относится только к нашей компетенции.

— Вы очень любезны, господин ротмистр, — насмешливо поклонился Ясенский. — Нам пора садиться в вагон, господа.

Служебный поезд возвращался на станцию Овражное. Ясенский прошел в свое купе, отдернул штору и, открыв окно, откинулся на мягкое сиденье. Напитанный ароматом сена и высохших кукурузных полей ветерок заструился по купе, заиграл бахромой бархатной шторы. Владислав Казимирович глубоко вздохнул. Он любил летние поездки по линии в благоустроенном уютном вагоне, любил смотреть из окна на тонущие в синеве степные дали на красные железнодорожные будки с выбеленными изгородями вокруг вишневых палисадников, на сумрачных путевых сторожей и растрепанных переездных сторожих, вытягивающихся в струнку, когда проходит служебный поезд; любил больше из желания развлечься, чем из деловой необходимости нагонять страх на дорожных мастеров и артельных старост.

Ясенский еще не потерял вкуса к путейской службе. Но рельсы, мосты, будки, любовно выложенные белыми камешками «под шнурочек» бровки нравились ему только издали, а при более близком общении с ними он испытывал чувство скуки, утомления и брезгливости. Понемногу он сдавал все дела своему помощнику Борису Сергеевичу Синебрюхову, самозабвенно влюбленному в путейское дело, талантливому инженеру. Это не мешало Ясенскому относиться к Синебрюхову с легким высокомерием и сознанием своего превосходства. Трудолюбие Синебрюхова почему-то особенно раздражало Ясенского; в то же время он был доволен помощником: тот снимал с него необходимость возиться с техниками, чертежами, изысканиями, руководить на участке повседневной однообразной работой.

Владислав Казимирович поудобнее вытянул ноги, прикрыл глаза. Да, он изрядно устал, черт возьми! Хорошо было бы уехать в отпуск месяца на три, отдохнуть, освежиться. Он представил себе живописное имение отца в Виленской губернии, недалеко от Новогрудка, старый липовый парк с голубым озером, белый обветшалый дом с колоннами и гранитной лестницей, запущенную оранжерею, густой малинник. Поехать на родину не мешало бы еще и потому, что письма старика-отца становились все более тревожными. Надо было как-то устраивать дела имения, за время войны пришедшего в упадок. А немцы давно взяли Варшаву, Седлец и приближались к Бресту. Русская армия терпела неудачи. Сумятица на фронте отражалась и здесь, на железной дороге: ее многолетний налаженный порядок был нарушен, какие-то его устои расшатывались. Казалось, воздух всюду был насыщен предгрозовым волнением, людей словно лихорадило. Начальники служб относились друг к другу подозрительно, новые, неизвестные люди сменяли старых, вносили путаницу, ненужную спешку. Начальник участка тяги Мефодий Федорович Шатунов писал в управление дороги кляузы и компрометирующие начальников смежных служб донесения. При таких условиях чиновничья карьера — пост начальника службы пути, а затем и начальника дороги — казалась Ясенскому отодвинутой на неопределенное время. Поэтому он терпеливо ждал каких-то новых, пока неясных, но значительных событий.