Георгий Шолохов-Синявский - Далекие огни

У темного парадного хода Зина нажала кнопку звонка. В переулке стояли высокие тополи. Под ногами шуршала их опавшая клеенчатая листва. Володя нагнулся, взял один влажный холодный лист, положил в карман… «На память», — решил он.

Горький запах осеннего вечера наполнял улицу. Все, что произошло дальше, Володя ощущал, как сквозь смутную дрему.

Высокая женщина, с темной шапкой курчавых волос и поблекшим, но все еще красивым лицом, поливала из кувшина на вихрастую намыленную голову Володи. Зина стояла тут же с полотенцем в руках, весело щебетала:

— Тетя, милая… Он четыре дня сидел у жандармов. Тетя, он голодный. Его надо накормить.

— Ладно, ладно, не болтай много. Смотри, как бы тебя самое не посадили жандармы… Вытирайтесь, молодой человек… Рано с жандармами знакомитесь…

В уютной теплой комнате, с висящей над столом бронзовой люстрой и темными портретами на стенах, пили чай…

Володя уплетал пирожки, бутерброды, исподлобья посматривал то на хозяйку, то на Зину.

Когда Валентина Андреевна (так звали курчавоволосую женщину) попросила рассказать обо всем, он серьезно ответил:

— Я могу рассказать об этом только Зине.

— Подумаешь, какая тайна, — засмеялась Валентина Андреевна.

— Тетя, ну, а если не может? Если это секрет? — вмешалась Зина.

— Ладно, ладно. Молоды еще так отвечать старшим. Если бы почаще выкладывали нам свои тайны, меньше глупостей делали бы.

Володя покраснел.

— И вечно ты со своими нравоучениями, — нахмурилась Зина.

Он с благодарностью взглянул на нее. В темно-сером с пелериной и фартучком платье, с нежно розовым, по-детски припухлым ртом, она казалась ему особенно красивой.

— Тетя, разреши мне увести Володю в свою комнату, — после чая попросила Зина.

— Ты отдохнуть дала бы гостю, — недовольно ответила Валентина Андреевна. — Ляжете здесь на диване, молодой человек.

Володя, смущенный, встал из-за стола. Зина обхватила тонкими руками шею женщины, приподнявшись на цыпочки, поцеловала ее в щеку:

— Тетя, не сердись…

И вот они в маленькой комнатке. Сияющая белизной узкая кровать, столик с зеркальцем, этажерка с книгами. Комнатка словно полна чистого, мягкого свечения… На столике лампа с зеленым абажуром. Со стены строго и важно глядит портрет Валентины Андреевны.

Володя не знает, куда девать руки, куда сесть. Все что комната, улыбающаяся Зина, звезды в темном окне — так неожиданно. Грязная камера, избитый смазчик, грубость жандармов, допрос ротмистра — было ли все это? Или это только приснилось ему?

Вот-вот все развеется, как розовый туман майского утра. И опять нахлынет мрак, навалится беспросветная скука.

Зина сидит на кровати, изумленно раскрыв глаза… Володя рассказывает. Голос его звучит все взволнованнее. Вот он берет фуражку, достает из-за подкладки письмо Ковригина, запинаясь, прерывистым голосом читает. Голова Зины склонилась к его голове.

Володя рассказывает о шкатулке, об Ольге Степановне, о филере, о допросе, обо всем, что случилось в камере…

— Я не понимаю, зачем они отняли у тебя шкатулку? Разве это — крамола? — шепчет Зина.

Володя не может объяснить. Глаза девушки светятся у самого его лица.

Они молчат несколько минут. Только слышно взволнованное дыхание обоих. Щека Зины вдруг касается лица Володи, ее пальцы начинают перебирать его волосы. И Володе кажется, что он отрывается от земли и летит куда-то в поднебесье.

Прижавшись друг к другу и боясь пошевелиться, они долго сидят молча…

Так продолжается минута, другая, может быть, час… Потом слышится стук, и девушка быстро отстраняется от Володи. В дверях стоит Валентина Андреевна.

— Не пора ли, Зина? Отпускай-ка гостя…

— Тетя, еще минутку.

Володя отворачивает от лампы лицо. Зина смотрит на тетку, как провинившаяся школьница, расплетая и вновь заплетая кончик длинной косы.

— Спать, спать, — строго приказывает Валентина Андреевна. В глазах ее подозрительность и недовольство…

Дверь закрывается.

— Воленька… Вольчоночек, иди… — шепчет Зина и вдруг порывисто целует Володю в щеку.

— Ты не забудешь меня?

— Никогда!

Еще один неловкий быстрый поцелуй, и Зина провожает Володю в соседнюю комнату.

Утром, позавтракав, они выходят на улицу. Золотой погожий день блестит над городом. Вороха янтарно-желтых листьев шуршат под ногами. Володя и Зина несколько смущены, идут молча, на почтительном расстоянии друг от друга.

На углу останавливаются.

Я в гимназию, — не поднимая глаз, говорит Зина. — До свиданья! — и протягивает руку.

— А я домой… В Овражное… До свиданья, Зина.

— Знаешь что? Приезжай в субботу… Здесь же недалеко, всего два часа езды.

— Приеду.

— Обещаешь?

— Обещаю…

— Итак, до субботы…

Пожав руку Володи, Зина уходит, стуча каблучками по панели. Он провожает долгим взглядом ее тонкую фигурку в сером пальто и белой пуховой шапочке… Две золотисто-рыжих косы горят на ее узкой спине, колышутся в такт шагам.

И вдруг в окне дома Володя видит свое отраженье. Как неказисто он одет! Короткие брюки выцвели и вздуваются на коленях пузырями, локти ситцевой рубашки в заплатах, картуз сплюснутый, смешной. Как же он появится в следующий раз перед Зиной в таком костюме?

Его охватывает первое смятение влюбленного. Оказывается, быть любимым не так-то просто: помимо всего, надо еще заботиться и о своем костюме…

Внезапно в жизни юноши наступает день, когда он вдруг чувствует себя возмужалым и взрослым. В такую полосу жизни вступал Володя. Все пережитое за два месяца, все передуманное и перечувствованное как бы подняло его над самим собой.

Приехал он домой вечером и как-то по-новому, сутулясь, вошел в будку. В лице его была задумчивая сосредоточенность. Измученная беспокойством мать заплакала, расспрашивая, почему так долго пробыл он в городе. Но Володя ничего не сказал ей ни о шкатулке, ни об аресте.

— По делам задержался, — сдержанно ответил он. — Был у отца. Сказал — скоро вернется.

— А тут уже от мастера записка была, — сказала Варвара Васильевна, с любопытством и тревогой разглядывая похудевшее лицо сына.

— Ничего. Я ему объясню… Я сегодня же еду в Чайкино.

— Поезжай, сыночек. А то, гляди, уволют с должности-то…

Володя прошел в спаленку, переложил свои книги, достав из кармана сухой тополевый лист, долго разглядывал его, потом засунул в томик Лермонтова, вздохнул.

— Мама, у меня есть другие брюки? — вдруг спросил он из спальни.

— Есть, сынок, старенькие, — ласково ответила Варвара Васильевна.

— Я хочу купить себе новые брюки, мама. Вот получу деньги и куплю.

— Что ты, Воля? У тебя еще и эти неплохие. Там другие еще есть. Подлатаю и будешь носить.

— Мне новые нужно. Я куплю мама… Вот поеду в город и куплю.