Георгий Шолохов-Синявский - Далекие огни

Ветром чуть не задуло фонарь. Фома Гаврилович прикрыл его полой тулупа, нагнул полову, упрямой и тяжелой походкой двинулся против ветра вдоль линии. Толстый слой мокрого снега устилал полотно, ноги ступали как по ватному одеялу, изредка оскользались на шпалах. Полоски рельсов смутно чернели, убегая вперед. Снег облепил бороду, шапку, нависал на бровях и усах.

Фома Гаврилович, держа под мышкой ключ и молоток, в левой руке нес фонарь, освещал дорогу, задерживаясь привычным внимательным взглядом на стыках рельсов.

На время забыл он, что однорук, что нелегко будет ему, в случае необходимости, забить костыль, привинтить гайку.

Фома Гаврилович знал, что в Подгорске бастовали рабочие С недоумением и затаенной надеждой на какую-то перемену он прислушивался все эти дни к необычной тишине, охватившей линию, всматривался в ржавеющие рельсы, по которым не катились теперь тяжелые вагоны. Ну, и что ж? Пусть там бастуют, а он не может уйти от этих рельсов и шпал; не может допустить, чтобы рельсы ржавели и портились.

Одного не хотел Фома Гаврилович — встречаться с Макаром Бочаровым. Он видел в нем своего врага, незаслуженно отнявшего у него то, что принадлежало ему многие годы…

Фома Гаврилович не мог думать, что виноват совсем не Бочаров, а кто-то другой, повыше. Бочаров был на виду со своей нерадивостью, кляузным характером и нескрываемым желанием сесть на его место. Бочаров носил инструмент Фомы Гавриловича, забивал костыли, которые должен был забивать он, Дементьев…

Снег сыпал все гуще. Фоме Гавриловичу все чаще приходилось останавливаться, чтобы протереть полой тулупа фонарные стекла.

За мыслями он не заметил, как ушел от будки версты за две.

Вдруг ему показалось, что зазор между рельсами на одном стыке шире обычного. Только опытный глаз мог заметить это сквозь снежную пелену, при зыбком, неверном свете фонаря. Но старому путевому сторожу было достаточно и этой ничтожной подозрительной мелочи. Он приблизил фонарь к стыку и увидел лопнувшую накладку.

Фома Гаврилович поставил фонарь, положил инструмент и левой рукавицей быстро размел вокруг стыка снег. Накладка раскололась, болты искривились и ослабли, расшатанные костыли повыскочили, конец одного рельса на вершок отошел в сторону. Крушение было неминуемо, Фома Гаврилович прислушался: не идет ли поезд? Но знакомого шума не было, только шелестели снежинки да гудел ветер.

Первым делом Фома Гаврилович переставил в фонаре стекла — белые заменил красными. Возвращаться к будке за новой накладкой было немыслимо: это заняло бы не менее получаса. И тут помогли Фоме Гавриловичу его предусмотрительность многолетний опыт. Почти на каждой версте он, с разрешения мастера, в вырытых им самим ямках хранил несколько новых накладок, костылей, подкладок. Таких ямок, прикрытых дощечками и обложенных для приметы гравием, на версту было не менее трех — почти на каждой сотой сажени. Расположение этих тщательно оберегаемых хранилищ он знал так хорошо, что мог с закрытыми глазами отыскать их в любую минуту.

Фома Гаврилович выбежал вперед, закрепил на рельсах петарды и тут же невдалеке, рядом с бровкой полотна, нашел знакомый бугорок. Ключом нащупав дощечку под снегом, он отвернул ее в сторону; светя фонарем, достал из ямки новую накладку. Все это не легко было делать одной левой рукой. Он вспотел и тяжело дышал.

Возвратясь к месту повреждения, Фома Гаврилович быстро принялся за работу. Все время прислушиваясь, не идет ли поезд, он вывинтил старые изношенные болты, приладил новую накладку. Невыносимо трудно и даже невозможно казалось сначала выпрямить ударами молотка сдвинутый с места рельс, привинтить болты…

И все же Фома Гаврилович осилил рельс. Он еще раз налег всем туловищем на ключ, крепче прижал гайки. Пот лился с него ручьями. Он задыхался.

И в это время, когда все уже было закончено, вдали, быстро приближаясь, запрыгал свет одинокого фонаря. К Фоме Гавриловичу кто-то бежал…

Прошло минуты три, и из снежной мглы вынырнула неуклюжая, белая от снега фигура. Фома Гаврилович направил навстречу ей свет фонаря и узнал Макара Бочарова.

— Кто тут? Ты что делаешь? — запыхавшись, выкрикнул Макар.

Узнав Дементьева, он отшатнулся; злые глаза его изумленно расширились.

— Фома Дементьев? Ты?

— Да, я…

— Зачем ты тут? Что ты тут делаешь?

— Твои огрехи поправляю, Бочаров, — ответил спокойно Фома Гаврилович. — Ходишь ты, ходишь, а ничего толком не видишь. Накладка лопнула и рельс загнуло и, видать, не нынче… Вот и поправил. Гляди.

Фома Гаврилович осветил стык, постучал молотком по новой накладке. На миг освещенное фонарем заросшее лицо Макара исказилось от злости и досады…

— Кто тебя просил? — вдруг яростно захрипел он. — Ты ведь уже не на должности… Зачем ходишь?

Он наклонился к Дементьеву, поднес к самому лицу его колеблющийся свет фонаря.

— Ты… Зачем ты, а? Без тебя я не знаю, что нужно? Кто тебе велел? У-у… сволочь!

Когда он шагнул в темноту, Фома Гаврилович левой рукой схватил его за воротник тулупа.

Он замахнулся фонарем, но Фома Гаврилович успел придержать его руку…

— Что ты, Макар? Тебя же выручил из беды. Поезд спас…

Бочаров завопил еще громче:

— А-а!.. Вон ты как!.. Ладно… Все едино сживу с будки! Я скажу мастеру, жандармам, что ты нарочно развинтил рельс Ага, ага!.. С фонарем, с ключом. Что тебе надо?! А? Забастовщикам помогать? Ага! Ладно!

Эти слова точно оглушили Фому Гавриловича своей неожиданностью и нелепостью. Слепая злость поднялась в его груди.

Макар был похож на сумасшедшего; он еще что-то кричал его крику вторил дикий свист ветра, плясали вокруг снежные вихри…

— Стой! Кляузник! Собачья смерть!

Не имея больше сил противиться гневу, он ударил Макара кулаком по затылку, сбил с него шапку. Бочаров был намного ниже и слабее Дементьева. Он крутнулся волчком, упал на колени. Фонарь звякнул о рельс, но не разбился, не потух. Вскочив, Бочаров побежал прочь, размахивая фонарем и крича:

— Караул!.. Убивают!..

Все происходило, как во сне, и гудящая проводами тьма бешеное кружение бурана казались обрывками бреда.

Фома Гаврилович вдруг вспомнил: надо было снять петарды — ведь неисправность пути устранена. Он бросился бежать путаясь в полах тулупа и спотыкаясь. Едва успел он снять петарды, как загудел вдали поезд, тускло заблестели во мгле горящие глаза паровоза.

Фома Гаврилович по привычке (он мог этого и не делать) остановился в сторонке, поднял фонарь.

Мимо, грохоча и клубя за собой снежную пыль, промчался короткий, темный, без огней в вагонах, состав.

Фома Гаврилович понемногу успокоился, не торопясь возвращался домой. Он шел по другой, четной, колее и с той же тщательностью и неторопливостью осматривал рельсы и шпалы. Негодование и презрение к Бочарову не оставляли его. Он был уверен, что Макар осуществит свою угрозу, но он почему-то не боялся этого.