Зигмунд Скуиньш - Внуки Колумба

Длинный коридор с множеством дверей по обе стороны. Красные морковины огнетушителей — единственное украшение унылых стен. Впрочем, нет, вот и картина: довольно сносная репродукция «Кузнецов» Дейнеки. И еще есть черная доска объявлений с пожелтевшими правилами пользования кухней.

Мимо Липста прошмыгнул с кастрюлей и полотенцем знакомый парень из инструментального. В одной из комнат тихонько играли на аккордеоне. Липст внимательно смотрел на номера. Нужная дверь должна быть справа. Ну, как же — даже «визитная карточка» вывешена:

Робис КРАСТКАЛН

Угис СПЕРЛИНЬ

«Шикарно, ничего не скажешь». Липст поскреб ногтем плотный ватман и легонько постучал. В следующий миг косяки двери превратились в большую раму, заключившую портрет Угиса в полный рост.

— Давай, давай, заходи, — крикнул Угис. — Погляди, что за комната у нас с Робисом, — настоящий танцзал. Раньше тут жили шестеро, а когда Робис женится, я останусь здесь один.

Пока Липст дошел до середины комнаты, Угис успел рассказать всю историю общежития, сообщить, кто живет по соседству, сколько приходится платить за койку и когда здесь последний раз ремонтировали.

— Фактически дни этого пристанища уже сочтены, — Угис придвинул стул Липсту. — Общежития — атавизм, вроде хвостовых позвонков у человека. При коммунизме общежитий не будет. Теперь завод строит жилые дома. В прошлом году выстроили два. Скоро будет готов третий. Семейных в общежитии уже нет. Остались только одиночки…

— И такие, кто надеется, — Липст кивнул на Робиса.

— Это ненадолго, — Угис продолжал болтать. — Робис отработал на стройке четыреста часов. Робис, покажи Липсту письмо Мерпелиса, где он пишет, что жилищная комиссия предоставила тебе в новом доме комнату.

Робис счастливо заулыбался.

— Я подарил это письмо Ие.

— И что Ия сказала? — не унимался Угис, сегодня он был особенно говорлив. Глаза у него сияли, точно пуговицы на парадном генеральском мундире.

— Ия сказала, что это не письмо, а поэма. Ничего лучшего она в своей жизни не читала… Теперь, говорит, ее любимым поэтом будет Мерпелис…

Робису хотелось еще поговорить об Ие, однако…

— Угис, ты же спалишь новый костюм!

Сперлинь в ужасе подскочил, хлопнул себя по лбу и кинулся к столу. Перегревшийся утюг на спрыснутых брюках шипел, как локомобиль.

— Робис, займи гостя! Мне тут надо еще немножко повозиться. Прошу прощения.

— Ладно, ладно, — отмахнулся Робис и стал раскладывать бритвенный прибор.

— Если тебе скучно, можешь побросать вон ту штуку, — он показал Липсту на пудовую гирю.

Комната и в самом деле просторна и удобна. Фактически тут были почти две комнаты, — платяные шкафы делили ее на две части. В каждой стояло по кровати, письменному столу, тумбочке и по два стула. На половине Угиса книжная полка, глобус, несколько карт и чертежей. Зато имущество на половине Робиса брало своим весом: в углу — куча чугунных ядер, гантелей и прочих толкаемых, вздымаемых и растягиваемых снарядов. Взгляд Липста приковала фотография над кроватью Угиса: круглое добродушное лицо, чуть прищуренные глаза с большими, выпуклыми веками.

— Твой отец? — спросил Липст, подходя поближе к портрету. — Если приглядеться, сходство есть.

— Это на стенке-то? — Угис, кряхтя, жмет на утюг, словно хочет продавить им стол. — Сходство, говоришь? Нет, правда? И сразу узнать можно?

Угис выглядит весьма польщенным. На миг он даже отрывается от утюга и предается неподдельной радости.

— Да, — торжественно произнес он. — Это мой отец!

Робис громко фыркнул:

— Ишь ты…

Угис снова кинулся к утюгу. Он еще улыбается, но радость на лице погасла.

— Да, — признался он, — загнул малость, прошу извинить. Какое там — отец! Отцов так мало, что на всех не хватает. У меня отца даже и не было. На свет я появился сам по себе. А мать родила меня и забыла в больнице. Три кило двести граммов — сверток небольшой. Нет, Липст, это не мой отец. Это Тенсинг. Мне Казис подарил его.

— Тенсинг? Кто это такой?

— Ты не знаешь?! «Тигр снегов»… Он вместе с новозеландцем Хиллари взобрался на Эверест. Понимаешь, на самую высокую в мире гору, куда никто не мог взойти.

— А-а-а! — протянул Липст и тайком взглянул на фотографию еще раз. — Тенсинг, значит…

— На вид самый обыкновенный человек, верно? Из затерянного в горах племени. Раньше у меня на его месте висел Колумб. Когда я достал Тенсинга, Колумба снял. Нельзя же всю стену завешивать. Колумб жил пятьсот лет назад, в эпоху мрачного средневековья, а Тенсинг в одно время с нами.

— Надо было оставить, — вмешался Робис. — Бородатого Колумба Липст наверняка принял бы за твоего дедушку.

— На моей картинке Колумб был без бороды. А ты читал биографию Колумба?

— Нет, — честно признался Липст.

— В молодости Колумб был ткачом. Потом — коммивояжером. И все время ему не везло…

— Но ведь он открыл Америку!

— Это мы знаем теперь. Колумб не знал этого. Он искал путь в «Золотую страну Индию». Вообще он многого не знал и не понимал. Он сам был в тысячу раз мельче и незначительнее своего подвига. Ты почитай про него. У Казиса есть эта книжка.

Тихо поскрипывает под бритвой щетина Робиса. С нежным шипением скользит по брюкам утюг.

— Да, — мечтательно вздохнул Угис, плюнул на палец и пощупал, не остыл ли утюг. — Чудная мысль приходит мне иногда в голову: разве это не великое счастье, что я появился на свет человеком? Ведь с тем же успехом я мог бы родиться клопом или слепым червяком. Или, скажем, собакой. Собака не относится к презренным тварям, но ей не дано плавать по морям, брать штурмом вершины или открывать новые звезды…

— Ты его не очень-то слушай, — Робис повернул к Липсту намыленное по второму разу лицо. С белой бородой из пены и алыми яблоками щек он смахивал на добродушного Деда Мороза. — Угис неплохой малый, но голову заморочит кому угодно. Я‑то уж привык, меня этим не проймешь. А ты просто не слушай.

Липст рассмеялся.

— Угис, в конце концов я хочу знать, чем я обязан твоему приглашению. Может, у тебя какая-нибудь знаменательная дата?

Угис неторопливо отставил утюг, аккуратно сложил тряпицу, через которую гладил брюки, шагнул вперед и торжественно, как подносят на полотенце хлеб-соль, преподнес Липсту свои штаны.

— Вот, пожалуйста, — сказал он, — обряжайся и ступай, куда тебе сегодня надо. Пиджак висит на стуле.

— То есть как это? — опешил Липст.

— А вот так: надевай — и дело с концом. Костюм почти новый. Погляди сам.

Дальше разыгрывать невозмутимость Угису невмоготу. В восторге от своей затеи, он вертится вокруг Липста, точно юла, хлопает в ладоши, чуть не скачет на одной ноге.

— Ты же хочешь пойти, да? Я знаю, хочешь! Одевайся и ступай. Нечего раздумывать.