Зигмунд Скуиньш - Внуки Колумба

«Вши… Это тебя сожрут вши…» Так же как и утром, после разговора с Угисом, в голове Липста постепенно наступило странное прояснение, словно светящийся холодным светом рентгеновский экран, на котором видна вся скрытая сущность предметов.

Липст безучастно смотрел на Сприциса. Он всегда испытывал инстинктивную неприязнь к этому типу. Всегда! Теперь же Липст впервые увидал Сприциса насквозь, до самого скелета, до мозга костей. И то, что предстало его взгляду, вызывало лишь отвращение.

— Со мной ты заработаешь втрое больше, чем на заводе, и к тому же останешься свободным человеком, — искушающе шептал Сприцис.

Липст, как перед дракой, сжал кулаки и подался вперед.

— Давай не будем говорить о заводе, — голос Липста звучал сурово. — Какое понятие ты имеешь о заводе, а?

У Липста промелькнуло желание рассказать Сприцису про Крускопа, крикнуть этому ублюдку: «Только что умер человек, пойми ты это, мешок с требухой! Только что умер человек, которому завод был дороже всего на свете!..» Но презрительная ухмылка Сприциса заморозила язык, и Липст лишь крепче стиснул кулаки.

Сприцис несколько удивленно скривил физиономию.

— О заводе я знаю ровно столько, чтобы больше не желать ничего знать о нем.

— А вообще есть ли такое, о чем ты хотел бы знать?

— Конечно! Монетто! Липст, голуба, не лезь в бутылку. Не спорь со своим ангелом-хранителем Сприцисом.

— Провались ты ко всем чертям!

— Постой, куда тебя несет? Посмотрим на этот вопрос философски: я человек с интеллектом — гомо сапиенс — и потому обеспечиваю свое существование не по́том, а разумом.

Липст обернулся.

— Знаешь, кто ты? — посмотрел он в лицо Сприцису. — Ноль! Вошь! «Твое» только то, что ты в состоянии высосать из других. Если бы таких, как ты, было много, люди ходили бы нагишом и жили в пещерах. На свете не было бы даже пустой бутылки…

Липст повернулся к Сприцису спиной и зашагал прочь.

— Погоди, Липст, ну куда ты прешь как угорелый?

Липст не слушал.

— Салатик, не будь дураком, — кинулся за ним Сприцис. — Два куска сегодня будут твоими, не считая ужина. Потрепались, и хватит.

Липст не слушал, он был уже далеко. Сприцис поднял воротник пальто и зло сплюнул:

— Ну и беги, идиот несчастный! Как был дураком, так и остался. А меня пригласили на свадьбу к Юдите! Слышишь! Шумскис заказал ящик «Мартеля»!

Липст слышал. От этого ему не стало ни веселее, ни грустнее. Только свинец усталости тяжелее лег на плечи и в груди еще шире раздалась пустота. Сплошная пустота. Липст остался один. Без надежды, без сил.

Дождь, темень, пронзительное завывание ветра. В темноте Липст обо что-то больно ударился. Столбик трамвайной остановки! В Риге тысячи подобных ему, но этот казался знакомым — в двух местах погнутый, с покосившимся наконечником. Липст присмотрелся внимательнее — и верно, это же его остановка, на которой он сходит каждое утро, приезжая на работу, и каждый вечер ожидает трамвая, выйдя с завода! Липст прижался лбом к холодному металлу, и у него несколько отлегло в душе. Это его остановка. Стало быть, в мире еще есть предметы, стоящие на своих местах.

Главный заводской корпус, монотонно гудя моторами, сияя множеством освещенных окон, плывет сквозь ночь, словно светлый корабль. Закопченная стеклянная крыша кузницы в красных отблесках пламени. Среди перекрытий нового мопедного цеха сверкают яркие мечи электросварки. Примыкающие друг к другу здания образуют многогранную гору. Ее завершает высокий пик — толстая дымовая труба, курящаяся, словно беспокойный вулкан. Окна сборочного темны. Завтра ночью и они заиграют огнями. А вон экспериментальный! Люди работают, и каждый знает, что он должен делать.

Липст очнулся. Представшая взору такая близкая, знакомая до мелочей и в то же время неповторимо чудесная картина раздвинула в груди неведомые шлюзы, и в нее, заполняя пустоту, хлынула мощным потоком всемогущая, живительная сила бытия. Она затопляла сомнения, тоску и робость, без слов давая ответ на все вопросы неоспоримой логикой, звучащей в гудении каждого мотора, в каждой мгновенной вспышке света. Нет больше Крускопа, но здесь его труд, он есть и будет, потому что каждый проработанный час подобен плодоносному семени, которое, исчезая, оставляет после себя что-то более крупное, ценное.

«В этих каменных стенах есть и частица меня, — думает Липст, — в этих могучих стенах, созданных волей, которая во много раз сильнее невзгод и горечи разочарования».

Липст обтер мокрое лицо и облегченно вздохнул. Наконец он снова крепко стоял обеими ногами на земле. Липст еще поглядел на завод. Домой он пошел медленно, чуть расслабленным шагом, словно после трудной болезни, словно только что сбросив с плеч тяжелую ношу.

За стеной в комнате матери часы пробили двенадцать. Липст сидел у стола и задумчиво смотрел на зеленый абажур лампы. Ящик стола был открыт. Липст только что сложил туда письма Юдите. На самое дно, к старым табелям успеваемости, рядом с гербариями, собранными еще в школьные годы, и альбомами марок, к которым он уже давно не прикасался. Ящик не отличался порядком, все в нем было свалено вперемешку: тетради, пожелтевшие рисунки, акварельные краски, сломанные оловянные солдатики.

Часы за стеной пробили половину первого.

Вошла мать.

— Ложись-ка лучше, — сказала она. — Глядишь, и вставать скоро. В другой раз приходи домой пораньше.

— Ладно, мама.

— Погляди на свое пальто — совсем промокло. Повесь на кухне.

— Ладно, ладно.

— И что вам было по дождю ходить? Ты ведь можешь Юдите и к себе пригласить.

Мать недовольно помяла мокрый воротник пальто, бросила на Липста быстрый взгляд и почему-то смущенно отвернулась. Липст, прищурив глаза, смотрел на зеленый абажур лампы.

— Та Юдите, которую ты видела, была ненастоящая, — сказал он. — Это была не та, о которой я рассказывал тебе.

Мать только руками развела.

— Да, — повторил Липст, — та была ненастоящая…

Часы пробили три. За окном выл ветер.

«Сприцис ради денег мошенничает и плюет на все, — думал Липст. — Юдите ради тряпок продает себя. А ты? На много ли ты лучше их? Сегодня ты пойдешь в инструментальный. Что тебя туда тянет, кроме заработка? Ну, скажи, что? Разве это не мошенничество, когда человек обманывает сам себя? Ты такой же шкурник, как Сприцис и Юдите…»

В порту загудел пароход. Темнота в комнате уже не казалась такой непроглядной. Половина четвертого… Когда часы пробили четыре, в голове у Липста окончательно прояснилось. Далеко, очень далеко успел он зайти неверным путем. Однако еще не поздно исправить ошибку. Это потребует больших усилий и будет не особенно приятно. Но его место — в экспериментальном цехе. Туда и только туда!