Зигмунд Скуиньш - Внуки Колумба

К утру его смаривала тупая дремота.

— Вставай! Вставай же, Липст! — вскоре трясла его за плечи мать.

Потягиваясь, он вылезал из постели и бежал умываться. Только по пути на работу, уже в трамвае, Липст из комка взбудораженных нервов постепенно превращался в человека.

В четверг, выходя из проходной, Липст увидел Юдите. Она стояла на противоположной стороне улицы и, привстав на цыпочки, пристально вглядывалась в густой поток людей. Липст сразу заметил ее ярко-желтое пальто, машинально помахал рукой и стал вырываться из человеческой лавины.

В первый момент Липст ощутил радостное облегчение. Опять все по-старому, опять как всегда. Юдите ждала его, и он спешил к ней. Их разделяла только улица. Но уже через несколько шагов он обрел чувство реального. Радость улетучилась, осталось тревожное волнение.

— Здравствуй, — виновато улыбаясь, поздоровалась Юдите. — Я хотела повидать тебя. Ты совсем перестал мне звонить.

Ветер слегка растрепал ей волосы, но, возможно, они просто не так тщательно причесаны, как обычно. В улыбке чувствуется неуверенность. Лицо слегка побледнело.

— Здравствуй, — Липст отвернулся. — О чем нам еще говорить? Вон трамвай идет…

«Не надо, — подумал Липст, — почему я так резок с ней? Она пришла первая, а я корчу из себя черт знает кого».

Юдите молчит. Черные изгибы бровей чуть выпрямились.

Трамвай быстро приближается. Остановился. Пассажиров много, посадка затягивается. Липст стоит и теребит пуговицу пальто. Кондуктор дал звонок. Трамвай уходит.

— Может, все-таки пройдемся? — спрашивает Юдите после короткой паузы.

Они идут к центру города. До перекрестка ни один из них не произносит ни слова, потом изредка роняет ничего не значащие фразы.

Улица. Мокрый асфальт. Низкие серые тучи — Липст видит их не в небе, а в лужах, зияющих черными омутами. Новый сквер с мелкими, начавшими желтеть деревцами. Пустынные мокрые скамьи. Нахохлившиеся голуби. Залитый водой ящик с песком.

— Юдите, — останавливается Липст, — скажи, что будет дальше?

Юдите проходит несколько шагов, медленно поворачивается к Липсту:

— Я выхожу замуж за Шумскиса.

Черные мокрые скамьи. Черные нахохлившиеся голуби. Рябь ветра на громадной луже. Над Липстом словно вырастает гудящий купол из волнистого бракованного стекла. Все, что он видит через него, представляется искаженным, перекошенным, уродливым. Юдите больше не в силах выдерживать его взгляд.

— Если бы ты знал, как я не хотела! Как я не хотела! Но что делать? Ты еще не знаешь мою мать, она ужасный человек. И в одном она, возможно, права, считая, что мы с тобой не пара. Жизнь, Липст, не летнее воскресенье на взморье, когда ни о чем не надо задумываться. Ты слишком молод. Тебе еще надо учиться, завоевать положение. Нам с тобой пришлось бы нуждаться, каждый божий день ссориться по пустякам. Ведь я, Липст, себя знаю. Когда женщина считает копейки, она старится прежде времени, теряет красоту. Ты ведь никогда не задумывался над такими вещами. А я… я старше тебя…

Липст грустно улыбается.

— Да, ты, как видно, ни о чем не забываешь подумать. Разве что о такой мелочи, как любовь.

— Ссоры быстро подточат любовь, — Юдите перебивает Липста. — Я избалована, у меня большие запросы, я не смогла бы ходить в бумажных платьях, мыть раковину в коммунальной кухне и постоянно цапаться с твоей мадемуазель Элерт. Очень скоро мы стали бы вымещать друг на друге обиды, и любовь сменилась бы ненавистью. Почитай объявления о разводах. Эти люди тоже когда-то любили друг друга.

— Или тоже женились по расчету, как собираешься ты.

— Липст!

— Что, Юдите?

— Не забывай, что я все-таки манекенщица. В известной мере идеал красоты для тысяч женщин. Сейчас я езжу в Таллин, Ленинград, Москву. А завтра мне, возможно, будут аплодировать в Праге, Будапеште, Париже или Риме. Это моя мечта, моя цель. А вечерние туалеты нельзя демонстрировать, когда у тебя руки оттянуты базарной сумкой и пальцы почернели от картошки. Такая манекенщица никому не нужна!

Липст слушает, широко раскрыв глаза. Слова Юдите ударяют в него, как ледяные волны. Он вспоминает жесткие руки Ии и ее счастливую улыбку.

— Юдите, опомнись! Человек не вешалка для одежды. У человека есть сердце. Ты хочешь обмануть и себя и других — светиться как гнилушка в темноте. Подумай, тебе ведь придется жить не только с деньгами Шумскиса. Ты должна будешь жить с ним самим, с мужчиной, которого ты не любишь и никогда не полюбишь. Да понимаешь ли ты, на что идешь?

— Ты говоришь про Шумскиса, а думаешь о себе. Конечно, у тебя есть все основания поступать так.

— Я думаю не о себе — теперь это уже не имеет значения. Я думаю о тебе.

— Альберт вовсе не так уж плох, как ты пытаешься его изобразить. И не так стар. Ему всего-навсего сорок. Возможно, я даже немножко люблю его.

— У него жена и двое детей.

— Он разведется.

— С детьми? Расскажи, как это делается?

— Дети останутся с матерью. У Альберта скоро будет готов дом.

— Юдите, тебя словно околдовали. Когда-нибудь ты очнешься, и тебе захочется повеситься.

— Вполне возможно.

— Знаешь, что делают солдаты на фронте во время артобстрела со своими товарищами, которые, обезумев от ужаса, хотят выскочить из окопа? Их связывают. Тебя тоже не мешало бы связать.

Губы Юдите презрительно искривляются. Она пинает острым носком туфли бетонный барьерчик.

— Может, я поступаю нехорошо, — тихо говорит она, — но, ради бога, не пытайся меня переубедить. Не стоит!

— Тогда я не понимаю, зачем ты пришла? Для чего рассказываешь мне все это? Хочешь, чтобы я благословил вас?

Липст отворачивается. «Неужели я разговариваю с Юдите? Чужое, незнакомое лицо! Разве эти губы я целовал? И чьи это глаза? Только черная родинка между бровями, одна она сохранилась от Юдите, которую я знал…»

— Послушай, Юдите. Делай как хочешь, я тебе больше не ни «да», ни «нет». Только не торопись! Не лети сломя голову. Повремени, подумай. Через три месяца я буду тебя ждать на этом самом месте. На Новый год. Ну, скажем, третьего января. Который сейчас час? Пять? Значит, третьего января в пять часов. Если хочешь — запомни.

Некоторое время они молча стоят друг против друга.

— Желаю тебе всех благ, — говорит Липст.

— Липст…

— Больше мне сказать тебе нечего.

Юдите поворачивается и уходит. Липст, не двигаясь с места, провожает ее взглядом.

Он словно окаменел. Неимоверная тяжесть заживо вгоняет его в землю.

Юдите уходит все дальше, с каждым шагом становясь все меньше, меньше… Липст стоит, сжав руки в кулаки, и слезы катятся из его открытых глаз.

В кармане пальто ключа не оказалось. Он обшарил по очереди все другие карманы. Там тоже не было. Пришлось постучать.