Зигмунд Скуиньш - Внуки Колумба

— Кто там?

— Я ключ забыл.

Дверь отворилась.

— Спасибо, — поблагодарил Липст.

Мадемуазель Элерт комкала в пальцах большой шелковый платок и тяжело вздыхала.

— Зелтыня ушла, — сказала она, печально покачивая головой. — Вы только представьте себе! В обед собралась и уехала. Со всеми вещами.

— Уехала? Куда?

— На другую квартиру. Поменялась. Получила совсем отдельную комнату с газом и ванной.

— Ну что ж, можете теперь радоваться. Празднуйте победу. Наконец-то для вас настанет покой.

— Ах, не говорите так! — мадемуазель высморкалась. — Мы так сжились за эти годы. А теперь грустно на душе. Сразу как-то все опустело…

Липст пошел к своей двери.

— Не беспокойтесь, комната пустовать не будет. Сможете начать все сначала.

— Да, но это будет уже не то, — вздохнула мадемуазель. — Совсем, совсем не то…

Липст посмотрел на часы — шесть утра. «Куда меня несет в такую рань? — подумал он. — Скоро буду убегать на работу в полночь».

Было свежее прозрачное утро начала осени. Ушедшее лето, казалось, надумало в последний раз оглянуться через плечо, перед тем как вступить в серые туманы осени. Липст вылез из трамвая двумя остановками раньше. Недалеко от завода его нагнал Угис.

— Липст, поздравляю.

— С чем?

— С последним днем работы цеха по-старому и с последним днем твоей работы в сборочном!

— Такова, браток, жизнь. Каждый день мы что-нибудь делаем либо в первый, либо в последний раз.

— И все-таки, — Угис энергично размахивал локтями. — Подумать только: всего несколько месяцев назад нам стукнуло в голову перекроить технологию сборки. А завтра цех уже начнет работу по-новому. Ты помнишь ночь у тебя во дворе, когда мы сидели на досках? Теперь в это дело многие добавили своего ума, но сама идея, предложение-то — наше! Получается, будто у тебя в руке здоровенный рычаг — только поверни его, и, пожалуйста, весь цех завертится наоборот.

— Да, — сказал Липст, — ту ночь я помню очень хорошо.

— Странная ночь была. В такие ночи спишь и видишь сны, не смыкая глаз. Не знаю, как у других, а у меня все планы зарождаются по ночам.

— Тогда мало тебе остается времени для сна, — улыбнулся Липст.

— Как когда.

— А что, опять какой-нибудь план?

Угис взял Липста за руку и остановился.

— Да, — сказал он. — Я уезжаю. В такое место, где надо заново открывать мир, где надо начинать все с самого начала, с первого колышка, с первого кирпича.

Угис смотрел на Липста сияющими глазами и, испугавшись, что тот может перебить его или не понять, торопливо продолжал:

— Это не каприз, нет! Ты только послушай, Липст. У меня для этого есть очень серьезная причина, я все продумал и сто раз прикинул. Вчера был в больнице у Казиса. Встретил там Вию. Не могу, понимаешь! Я надеялся справиться с этим. Не тут-то было! Я не желаю стать жалким, несчастным влюбленным, который угрюмо завидует чужому счастью. Не хочу измельчать. Чтобы не потерять к себе уважения, мне теперь надо взвалить на себя большое, трудное дело. И надо справиться с ним, одержать победу. Потому и решил уехать. Возможно, в Казахстан или на строительство электростанции в Сибирь. Вариантов хватает…

Внешне Липст оставался совершенно спокойным, но внутри у него все перевернулось. Казалось, в нем что-то оборвалось и он увидел Угиса да и себя тоже с новой, поразительной ясностью. Увидел то, что потерял, и то, что сейчас неожиданно было найдено.

Над городом с унылыми криками пролетали журавли, Липст задрал голову. Небо было чистое, прозрачное и высокое. Угис, прищурившись, тоже закинул голову, но так резко, что уронил кепку.

— Замену мне найдут быстро, — сказал он, подымая кепку. — Не бог весть какая сложная специальность. Пройдет несколько месяцев, и все позабудут, что работал в цехе такой Угис Сперлинь. Конечно, я вернусь когда-нибудь, лет через пять или через десять…

Липст покачал головой.

— И ты это решил бесповоротно? А пороху хватит?

— Конечно, нелегко будет. Но я выдержу. На этот раз я должен победить или навсегда остаться при мнении, что я ноль.

Они подошли к заводским воротам.

— Знаешь что, Угис? Ты меня здорово, встряхнул. Спасибо тебе!

Угис наморщил лоб:

— За что?

— Да так.

В проходной новый вахтер — преемник белоусого Мартыня. Его украшали не менее эффектные усы, но только черные. Вместе со старым Мартынем на пенсию ушла и «коллекция бабочек». Теперь на стене тикали большие часы, точно отмечавшие на контрольной карточке время прихода и ухода каждого человека.

Последний день работы сборочного по старому распорядку начался как обычно. Посмотрев, все ли на своих местах, мастер пошел включать конвейер.

Робиса замещал Саша Фрейборн. В последнее время с «вечным заместителем» произошла большая перемена: он бросил пить. Ходили слухи, что Саша прошел специальные курсы трезвенников и получил какое-то особое лекарство. Сам он отрицал это и только посмеивался:

— Бросить пить — самое плевое дело на свете. Марк Твен проделал это сорок пять раз.

Вия прибежала в последнюю минуту. Разгоряченная и запыхавшаяся, она еще издали показывала сестре письмо, по всей вероятности от Казиса. У Ии была новая прическа. Платье тоже новое. И не было никаких оснований полагать, что в ближайшее время Вия сошьет себе такое же.

Крамкулан равнодушно посмотрел на Клару Циекуринь и столь же равнодушно отвернулся. Клара одарила его не менее холодным взглядом. Затем торопливо намазала губы и принялась вполголоса напевать какую-то модную заграничную песенку.

Угис возился около подвезенных деталей, раскладывал их по особой собственной системе.

— Послушай, Липст, — сказал Крамкулан. — Ты не хотел бы участвовать в драмкружке? У нас нехватка мужчин.

— Благодарю, — буркнул Липст. — Не обладаю талантом. Клара уже пыталась меня сагитировать. Тебя что, выдвинули ей в помощники?

— Меня? — Крамкулан нахмурил брови. — Ты что! Клару давно сместили с должности. Она больше не староста. Теперь я там заправляю. Ты все же подумай, талант еще может открыться.

— Ладно, — сказал Липст, — подумаю.

Загудели моторы. Конвейер двинулся.

«Завтра в это время я уже буду в инструментальном», — подумалось Липсту.

Незадолго до обеденного перерыва произошло нечто неожиданное — в цех вошел Крускоп. Весть эта мгновенно облетела из конца в конец просторный зал. Все взгляды тотчас обратились к двери. Шмидре, благожелательно улыбаясь, выбежал из конторки, подал Крускопу руку и пригласил пройтись по цеху.

Старик страшно осунулся. Лицо землисто-серое, в запавших щеках ни кровинки. Подъем на третий этаж измучил и утомил Крускопа. Из его груди вырывались громкие хрипы, он с трудом хватал губами воздух.