Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

Как-то, закончив с Мещеряковым обход больных, Марина Ивановна прошла вместе с ним в лабораторию, где Алексей Тихонович продолжал вести исследование сосудистых реакций у алкоголиков во время гипнотического сна. Ознакомившись с его последними исследованиями, она спросила:

— Ну, а дальше?.. Свою работу вы закончили. Могу сообщить, что ее решили напечатать в сборнике. А дальше?

— Изучение механизма привыкания к алкоголю, — ответил Мещеряков и остановился, не развивая мысль.

Вслух Марина Ивановна не высказала своего удивления, но внутренне она была и удивлена и обрадована новой темой Мещерякова. Она предполагала, что он выберет себе большую тему. Но то, что он задумал, было очень смело, — очень смело даже и для Мещерякова. Он же собирается приняться за самое главное. Ведь до сих пор как раз плохо изучен именно механизм привыкания к алкоголю. Этим-то и объясняется то робкое движение, которое наблюдается в поисках лечебных средств против алкоголизма. Не зная механизма привычки, конечно, очень трудно искать средства для борьбы с ней, трудно определить, куда же и по чему надо наносить удар.

— А когда пришла к вам эта мысль? — поинтересовалась Марина Ивановна.

— Несколько врачей попробовали применять для лечения алкоголизма тканевую терапию — подсадки. Результаты плохие... Я и подумал, что ведь мы же всё еще пока бредем на ощупь в этом вопросе.

Мещеряков прижал кулаками несколько лежавших на столе плетизмограмм и очень тихо, но очень внятно, с большой внутренней убежденностью и силой, сказал:

— Я знаю, Марина Ивановна, за какую трудную задачу хочу взяться... Может быть, в исследовательском институте для кого-нибудь эта тема является обычной, спущенной сверху по плану. А для меня — это дело всей моей жизни. В этом — мое главное преимущество. Не знаю, сколько — год, два, три, вся жизнь понадобится для того, чтобы решить такую задачу, но я буду решать ее... Новиковы не должны лезть в петлю, Черновы — становиться мерзавцами... и люди не должны умирать от тех страшных бедствий, которые несет с собою алкоголизм... Пусть я даже и не сумею вскрыть всего механизма привыкания. Пусть сделаю только часть. Кто-то другой сделает остальное. Все вместе мы все равно решим эту задачу.

— А свой огонек? — не в силах сдержать улыбки от удовольствия видеть Мещерякова в состоянии такого глубокого внутреннего подъема, спросила Марина Ивановна.

Алексей Тихонович разжал кулаки и засмеялся в ответ:

— Свой огонек и слава — вещи разные. Бывает, что людям с отраженным светом славу-то заработать как раз и легче. У нас еще сколько угодно есть таких чародеев, с дутой славой. Они как гнилушки — светятся, да не греют. А я хочу греть...

Марина Ивановна была довольна, что Мещеряков не только сам все время идет вперед, но и стремительно увлекает за собою других, и особенно — Славинского.

Она одобрительно приняла предложение архивариуса о создании больничного музея. Для организации музея была назначена историческая комиссия. По настоянию Мещерякова, председателем ее выдвинули Славинского.

К своему назначению Славинский вначале отнесся с досадой: лишняя нагрузка может оторвать от основной работы. Но так как комиссия должна была собираться только раз в десять дней, он смирился с этим. Первые два заседания прошли строго официально, даже скучно. Сам он особого интереса к работе комиссии не испытывал.

После второго заседания Петр Афанасьевич пошел в архив — хоть бегло взглянуть, какими же материалами можно располагать для музея. Он рассчитывал побыть здесь всего лишь с полчаса, но задержался до конца дня.

При разборе материалов ему попалась история болезни поручика Конно-гвардейского полка Громова, участвовавшего в подавлении революционных выступлений 1905 года. В больницу он был помещен якобы за сумасшествие, выразившееся в высказывании бредовых идей. Пролежал он здесь до 1918 года и был выписан совершенно здоровым. Оказалось, его упрятали в больницу, когда он отказался от участия в карательных экспедициях и стал высказывать сочувствие революционерам, — от суда его спас какой-то влиятельный родственник.

Петру Афанасьевичу припомнились слова Мещерякова о психиатрии и политике. Заинтересовавшись, он стал перебирать другие материалы и раскопал около сотни дел секретного полицейского надзора за больными. Среди них оказалось дело декабриста Петра Бестужева.

Несколько раз перелистав дело в плотной серо-зеленой обложке, Славинский нигде не нашел психиатрического диагноза. В деле не было ни одного врачебного документа о психическом заболевании Бестужева, помещенного в сумасшедший дом. Бестужев умер в больнице. О последнем периоде его жизни все можно было установить только по этому делу...

Отложив дело, Петр Афанасьевич снял очки и улыбнулся: «Не случайно втравил меня Алексей в эту комиссию... Чудный он все-таки человечище!»

Славинский понимал, что работы здесь не на месяц, не на два, даже, наверно, и не на год. Эту работу надо вести систематически и долго. И она, видимо, и ему лично и многим откроет много интересного и важного...

Он увлекся, сумел заинтересовать всех членов комиссии. В старом архивариусе он нашел себе деятельного и толкового помощника.

Когда-то Славинский удивлялся, как Мещеряков успевает столько делать. А сейчас, возвращаясь вечером домой и вспоминая все события прошедшего дня, он замечал, что успевает делать многое, и одно не мешает другому.

После того большого внутреннего перелома, который пережил Петр Афанасьевич, он изменился и внутренне и даже внешне. Изменился его тон — стал более уверенным. Улыбка уже не была постоянной, независимой от настроения, — он научился и по-настоящему злиться и требовать. В его отношении к людям появились искреннее внимание и сердечность.

Марина Ивановна получила долгожданный и больше всего интересовавший ее ответ.

Из военного архива сообщали, что бывший прапорщик драгунского, великого князя Константина полка Юдин в рядах Советской Армии не служил, а находился на разных незначительных хозяйственных должностях в качестве вольнонаемного. На военном учете он не состоял, как инвалид. В период нэпа Юдин нигде не работал, а громко именуемая им выборная руководящая работа, как писал он в анкете, состояла в том, что он был председателем санитарной комиссии жакта.

Марина Ивановна решила ничего не говорить Юдину до общебольничной профсоюзной конференции. И, как большей частью случается, стоило зацепиться за одно, как сейчас же вслед начало тянуться и всплывать все остальное.

Распуталась наконец история с пропавшими деталями стандартного дома. Телицын слепо доверился Юдину, а тот умышленно приказал выгрузить детали в Сосновой поляне и оставил их без охраны. Большая часть деталей была распродана индивидуальным застройщикам.