Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

Леля прижалась щекой к теплой руке Марины Ивановны:

— Спасибо... Но и у нас не хватает.

— Нам легче. У нас — больше. А их больница совсем недавно организовалась. Человек пять пошлем... Сменишься, приходи утром ко мне за командировкой...

Пропуская больных, выходивших на прогулку, Славинский и Мещеряков стояли в коридоре. Петр Афанасьевич слышал, как сестра-хозяйка приставала к Анне Андреевне:

— Почему нет слесаря? Некому даже ножи наточить. Крошат хлеб, а не режут.

— Обойдитесь как-нибудь, — попросила ее Анна Андреевна. — У Виктора Дмитриевича несчастье. Не буду вызывать его сегодня.

Славинский повернулся к Мещерякову:

— Что случилось у Новикова?

— Умерла жена.

«Чернов умер сам. У Новикова умерла жена. А причина — одна», — быстро подумал Петр Афанасьевич и посмотрел за окно... Вот так же он стоял около окна, узнав, что привезли Новикова. Тоже был снег, была зима... Два года. А сколько пережито — Новиков, Чернов... И вот — опять Новиков...

Петр Афанасьевич решительно сказал Мещерякову:

— Я пропущу сегодня профессорский разбор. — Ничего больше не добавляя и не застегивая шубы, он пошел.

Мещеряков догнал его. Увидел в глазах друга настоящую тревогу. Пожал его руку:

— Спасибо... Мне было очень трудно идти к нему...

Петр Афанасьевич не думал, чем он может помочь Новикову, что скажет ему. Если к человеку, оказавшемуся в горе, ты идешь с честным, участливым сердцем, — сердце само найдет, что сказать. В этом он был убежден.

«Надо вывести Новикова из замкнутого состояния, в какое обычно попадает человек после смерти близкого», — попробовал все-таки рассудить Славинский.

Ему и в голову не пришла мысль, что Новиков может сорваться, запить с горя. На момент он как-то даже совсем позабыл, что Виктор Дмитриевич еще недавно был больным. Он думал о нем только как о страдающем человеке. Смерть жены для этого человека — расплата за прошлое. Теперь этот человек уже совсем другой, и надо помочь ему пережить его горе, вывести его из прострации, вернуть к жизни...

Виктор Дмитриевич сидел за столом в своей комнатке. Рядом с ним — Коля Петров. На столе стоял нетронутый обед. Сбоку лежали ноты и скрипка в футляре.

Поздоровавшись со Славинским, Коля встал и ушел.

«Не нужны слова сочувствия. Это только растравит горе, причинит еще большую боль», — подумал Петр Афанасьевич. Он вспомнил, что в кармане лежат две трубки для нового плетизмографа, который он тоже начал оборудовать для своей работы в лаборатории. Он получил эти трубки на складе, но они оказались слишком длинными. Надо было обрезать их и выгнуть, — он собирался после профессорского разбора заехать в институтскую мастерскую. Петр Афанасьевич вынул из кармана эти трубки:

— Виктор Дмитриевич, не разрешите воспользоваться инструментом и тисками?

Занятый своими мыслями, Виктор Дмитриевич ответил, не поднимая головы:

— Пожалуйста. Свет включается слева.

Войдя в мастерскую, Петр Афанасьевич включил свет, достал из ящика над верстаком ножовку.

Из своей комнатки вышел Новиков. Прислонился к стене около верстака, рассеянно наблюдал за Славинским. Петр Афанасьевич уже собрался закладывать трубки в тиски, как он остановил его:

— Прокладки надо положить. Трубки тонкие, в тисках сомнутся. — Он достал две загнутые под прямым углом дюралевые прокладки, протянул Славинскому.

Вместе с прокладками зажав трубки в тиски, Петр Афанасьевич металлическим сантиметром отметил нужную длину и принялся пилить. Виктор Дмитриевич опять остановил его:

— Косой срез так получится. — Он взял ножовку и сам отпилил. — Что еще надо?

— Согнуть вот здесь.

Сгибая трубки, Виктор Дмитриевич — лишь бы не молчать — равнодушно спросил, зачем они.

— Я оборудую такую же аппаратуру, как у Алексея Тихоновича, — ответил Славинский, обрадовавшийся вопросу Новикова. — Изучать, как вырабатывается и закрепляется рефлекс против алкоголя. Мне надо срочно установить эти трубки. Обещал приехать мастер — и не едет вторую неделю. Я бы сделал сам, но пайка... А завтра я уже хотел начинать работу. У меня сейчас большая группа больных...

Виктор Дмитриевич достал паяльник, кислоту, олово, полез за сумкой с инструментом.

— Может быть, вам некогда? — остановил его Петр Афанасьевич.

Словно не слыша Славинского, Виктор Дмитриевич выключил свет, открыл дверь...

В лаборатории Славинский нашел столько работы, что они задержались там до конца дня. Потом вместе вернулись в мастерскую, занесли инструмент.

Славинский представил, какой впереди у Новикова вечер — длинный, пустой, полный горя и тоски. И он предложил:

— Поедемте ко мне. Захватите с собой скрипку. У меня есть рояль. Жена играет, сын учится... И останетесь ночевать, чтобы не возвращаться поздно.

— Я уже давно не играл.

Виктор Дмитриевич провел рукой по футляру, вспомнил Асю, посмотрел на Славинского и подумал о том, как много на свете хороших людей.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Мещеряков закончил писать свою научную работу. Перечитав ее, заново написал вступление, придав ему политическую и общественную остроту, считая, что борьба с алкоголизмом — не узко медицинский, а широкий общественный вопрос.

Он начал с опровержения еще бытующего кое у кого мнения, что пьянство является чуть ли не национальной чертой нашего народа — «русской болезнью». Цифрами и фактами он разбивал это вредное мнение. Он ссылался на сделанное еще в конце прошлого века откровенное признание доктора Керра, члена-корреспондента Судебно-медицинского общества в Нью-Йорке и секретаря-корреспондента Американской ассоциации для лечения пьяниц: «Данные показывают, к немалому стыду Соединенных Штатов и Англии, на наибольшее преобладание в них пьянства». Последние материалы Международного бюро по борьбе с алкоголизмом ярко рисуют, как угрожающе растет алкоголизм в капиталистических странах. Во Франции, например, в сорок восьмом году — совсем недавно — одну пятую часть всех помещенных в психиатрические больницы составляли страдающие алкоголизмом. В Америке и сейчас ежегодно увеличивается алкоголизм среди подростков. Совсем не случайно, наверно, один из островов, на которых стоит Нью-Йорк, называется Мангаттан. Если перевести это название с индейского, оно прозвучит очень выразительно — земля, на которой мы опьянели...

Алексей Тихонович отыскал красноречивое откровение одного английского врача: «Мы, англичане, наилучшие в свете колонизаторы, но, к стыду своему, должны сознаться, что наш триумфальный марш по земному шару оставлял по себе след позора и проклятия в виде алкоголизма, разрушения и смерти. Деморализация и искоренение туземных рас, вызванные нами в них привычкой пьянствовать, составляют безобразное пятно на щите нашей славы. Оно является нам всегдашним укором как народу и бесчестьем как просвещенной нации».