Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

И только сейчас в его сознание полностью, с неумолимой пугающей силой до конца проникла мысль, что ведь Ася тяжело больна. И неужели так серьезно, что даже решила прислать ему все?..

Виктор Дмитриевич захлопнул футляр, поспешно оделся, закрыл мастерскую и сдал сторожу ключи.

В больницу он приехал, когда впуск посетителей был прекращен.

Он растерянно брел по улицам. Солнце садилось за крыши дальних домов. Яркие отблески еще розовели на нижних кромках неподвижных над Невой облаков — клочковатых, как густая, нерасщипанная пряжа. Но, несмотря на эти прозрачные трепетные отсветы, удивительно долго державшиеся в темнеющем небе, в городе как-то сразу наступили сумерки. Снег под ногами заскрипел сильней. Вместе с сумерками стало еще тревожнее на душе.

Вскоре совсем стемнело. Виктор Дмитриевич не заметил, как вновь очутился около больницы. Понимая бессмысленность своих просьб, он все же опять начал упрашивать, но его не пустили, как и в первый раз.

Он бродил вокруг больницы часов до одиннадцати. От нервного озноба начинало сводить челюсти. Судорожно сжимались и разжимались пальцы. Нестройные, бессвязные, обостренные мысли — метались.

Не в силах справиться с нарастающей тревогой, он снова вернулся к проходной. Действуя с бессознательной напористостью — просьбами и уговорами, — опять принялся убеждать вахтера позвонить в отделение... Быстрей, ну быстрей же!..

Вахтер — старый, сгорбленный человек с черными, как у шахтера, порами на скуластом лице, — закончив свой ужин, лениво подвинул телефон и позвонил дежурному по отделению, где лежала Ася.

Вцепившись руками в барьер, Виктор Дмитриевич резко подался вперед... Что?.. Что?..

Слизывая беловатым кончиком языка оставшиеся на губах крошки, вахтер сообщил:

— Состояние ее, н-да... значит, тяжелое, говорят... Успокоились, гражданин, теперь?

— Так надо же что-то делать! — едва не теряя силы, закричал Виктор Дмитриевич.

— А что надо, там все и сделают, — с прежним спокойствием ответил вахтер, вытирая скатанным в комок куском марли сначала рот, а потом стол, залитый чаем и чернилами.

Добежав до ближайшего автомата, Виктор Дмитриевич позвонил к себе в больницу и вызвал Марину Ивановну, даже не зная еще толком, о чем он будет просить. Но ее не оказалось ни дома, ни в конторе, ни в приемном покое.

Мучаясь от неудачи и своего бессилия помочь Асе, он возвратился к вахтеру. Потребовал, чтобы тот еще раз поговорил с дежурным по отделению.

— И ничего они больше не скажут, — широко и сытно позевывая, произнес вахтер. — И звонками мешать им нельзя. — Он вынул из стола очки со сломанным переносьем, обмотанным лентой пластыря. Подышав на стекла, протер их и с благоговейным видом, словно садился за библию, принялся читать потрепанную книгу «Великие авантюристы прошлых веков».

— Но как же? — с отчаянием, почти даже с исступлением снова заговорил Виктор Дмитриевич. Он готов был вырвать книгу из рук этого упрямого, противного старика. — Я должен быть около нее. Понимаете, должен!

— Раньше надо было, — не поднимая головы, пробрюзжал вахтер, толстыми послюненными пальцами с трудом разделяя страницы и снова возвращаясь к похождениям графа Калиостро, Сен-Жермена и Якова Казановы.

Виктор Дмитриевич обессиленно сел на табуретку. Глухо, с неколебимой решимостью заявил:

— Буду здесь, пока не пустят к ней.

Прислонившись спиной к стене, он сидел закрыв глаза... Сколько же долгих часов до утра? И он бессилен что-нибудь сделать!..

Просигналила машина. Вахтер вышел, открыл ворота. Вернувшись, застучал пяткой об пятку, подбросил в топку несколько поленьев:

— Мороз поджимать начинает. А я нынешнюю зиму дров маловато припас дома... Профессор приехал. На его месте спал бы я под теплым боком у бабки...

Ни на секунду не вздремнув, то и дело поглядывая на покосившиеся часы-ходики с подвешенной к гире зеленой крышкой от чайника, Виктор Дмитриевич просидел в проходной всю ночь. И сердце и мысли, казалось, бились в одном отупляющем ритме с мерным щелканьем маленького желтого маятника. Не ночь, а вся жизнь. И где-то здесь, совсем рядом — Ася. Как она?..

Будто очнувшись, он увидел, что на другой стороне улицы стекла расположенных под самой крышей окон окрасились холодной синевой утреннего зимнего неба. Через час начали собираться врачи.

— Главный наш идет, — показал вахтер, пряча книгу в стол. Он поднялся, вытянул руки по швам.

Виктор Дмитриевич бросился к главному врачу:

— В третьем отделении лежит Анастасия Семеновна Новикова. Что с ней? Как она? — И спеша и боясь услышать правду, он старался не смотреть в его рассеянные, навыкате глаза. — Я... муж... бывший муж... Так что же с ней?

Ничего не ответив, главный врач провел Виктора Дмитриевича в свой кабинет.

Пришел профессор, крупный, с отвислыми щеками и сжатыми в упрямую складку губами. В резко приспущенных уголках губ отпечаталась усталость. Правая рука его была заложена за борт пиджака. В левой он держал снятый с головы белый колпачок, все время ударяя им по карману.

Научившийся на своем опыте безгранично верить докторам, Виктор Дмитриевич смотрел на профессора как на могущественного хозяина жизни и смерти. Настороженным слухом, смутно, будто за шумом ветра, он разобрал шепот главного врача:

— Это — муж Новиковой.

Профессор провел колпачком по подбородку, подошел к Виктору Дмитриевичу, посмотрел ему прямо в глаза:

— В таких случаях ложь — не спасение... Будьте мужественны. Вам еще долго жить...

Он шел слишком быстро, едва не принимаясь бежать, им овладевало полусонное состояние — без мыслей, без боли, без ощущения того, где он, что он и что творится вокруг.

Временами он сбавлял шаг и неуклюже останавливался, мешая всем на пути. Его толкали, задевали локтями, поругивали. Но он ничего не замечал. Не чувствовал толчков. Не ощущал времени. Единственное, что он видел ясно и что все время возникало перед глазами, — красновато-оранжевое солнце, светившее сквозь морозную дымку тускло, как через подернутое копотью стекло. Солнце неотступно шло за ним. Надоедливо заглядывало сбоку. Раздражая, забегало вперед... Теперь оно светило уже только для него одного. И никогда больше не будет светить для Аси. А она так любила солнце!..

Как только сознание прояснялось, Виктор Дмитриевич, все еще не в состоянии верить в случившееся, вспоминал Асины волосы, лицо, руки. Чувствовал ее дыхание, ощущал вкус ее губ. Видел теплый и ясный свет ее глаз. Он никак не мог представить ее мертвой.

Не отдавая себе отчета, он шел туда, где они любили бродить вместе...

Дорогу указывали мучительные воспоминания...

Они привели Виктора Дмитриевича на Крестовский. Когда на короткий, словно оборвавшийся от испуга звонок открылась так хорошо знакомая дверь, он едва узнал Прасковью Степановну. Перед ним стояла совсем разбитая старуха. Голова ее тряслась, губы непрерывно и беззвучно дергались. До последнего поседевшие, нерасчесанные волосы серыми клочками падали на лоб, свисали над темными височными впадинами исхудавшего, измученного страданиями лица.