Георгий Марчик - Субботним вечером в кругу друзей

Перед самым отъездом Юрия Константиновича приехала в санаторий (на один срок путевки им достать не удалось) его уважаемая супруга — Надежда Васильевна. Вместо того чтобы войти в его положение, она стала предъявлять разные необоснованные претензии, обижаться и даже плакать. Почему он должен развлекать ее, показывать ей какие-то дурацкие окрестности, куда-то сопровождать? Ведь он в отпуске. Неужели ей так уж трудно самой все посмотреть? Ох уж эти женщины! Никогда не упустят случая покапризничать.

Пришлось проявить твердость и дать ей понять, что он в целях восстановления нервной системы отключился и никакая сила в мире не может оторвать его в эти последние оставшиеся дни от преферанса. Угольков угодливо кивал и поддакивал, а бесовские глаза его горели подхалимским одобрением. Потом срок путевки истек, и Юрий Константинович с некоторым даже облегчением уехал восвояси. Жена, разумеется, осталась. Всю дорогу в голове Юрия Константиновича всплывали обрывки удачных и неудачных пулек, и он еще некоторое время не мог успокоиться — досадовал, что сыграл так, а не вот этак.

Но прошло несколько дней, и Юрий Константинович окончательно остыл. Из головы выветрилась лихорадочная игра, удачные и неудачные пульки, досада от проигрышей и радость выигрышей. В памяти решительно ничего не осталось от отпуска, кроме какого-то тумана, словно он и не отдыхал. Юрий Константинович с увлечением отдался работе. Провел заседание кафедры.

И вот однажды вечером принесли телеграмму. Он прочитал и ничего не понял. Прочитал еще раз. Мучительно задумался: что бы все это значило? И в самом деле, текст телеграммы на первый взгляд мог показаться весьма странным. Юрий Константинович напряг память. Смутно что-то припомнил. Да-да… И вдруг его как обожгло. Быть того не может. Текст телеграммы гласил:

«Действую согласно договоренности. Остаюсь с Надеждой. Тысяча благодарностей. Угольков».

«Что за чертовщина? — думал Юрий Константинович. — Какой договоренности? При чем здесь моя Надежда? И почему этот тип с ней остается? Ничего не скажешь — морда у него действительно смазливая. Но ведь фат, и ничего в нем, кроме пошлости, нет. Да только разве женщины это видят? Была бы слащавой физиономия, и больше им ничего не надо».

Чем больше думал Юрий Константинович над этой странной телеграммой, тем больше она его раздражала и пугала. Заснуть он в эту ночь так и не смог. Едва дождался утра и помчался на аэродром.

Пока прилетел на юг, пока добрался до санатория, чего не передумал, а уж как скрежетал зубами, представляя угодливо-хамское лицо Уголькова. «Подойду и сразу ударю, — думал Юрий Константинович. — Нет, не ударю, а сразу убью».

Побежал в палату к жене — там ее не было. Побежал к морю — там ее тоже не было. Побежал в санаторный парк — с таким же успехом. Совсем растерялся, да и заряд злости уже иссякал, стала одолевать усталость. Побежал на набережную — и наконец увидел ее. Боже ты мой — ни дать ни взять девица на выданье. Платьице укоротила. Идет, кокетливо покачивается на высоких каблуках — да его ли это жена, смиренная Надежда Васильевна, не обманывают ли собственные глаза?.. Нет, не обманывают. Это была действительно она, Надежда Васильевна. И шла она отнюдь не одна, а с каким-то пошлым субъектом, который бережно и нежно, невзирая на довольно жаркий климат, вел ее под ручку и смеясь говорил что-то явно фривольное. Только мужчина этот был не Угольков. И убивать было некого.

Солнечным весенним утром Будкина разбудила Джесси. Она тихонько скулила у изголовья его кровати. «Дура!» — сказал Будкин и стал нехотя одеваться. Собака просилась на улицу. Они вышли на лестничную площадку. Будкин вдавил черный клавиш вызова лифта и стал ждать. Джесси тоже терпеливо ждала, неотрывно глядя блестящими черными пуговицами глаз на закрытые створки лифта.

Дверцы лифта распахнулись, и Джесси первой юркнула в кабину. Будкин привычным движением вдавил на панели черный клавиш первого этажа, и кабина лифта плавно заскользила вниз. Собака напряженно смотрела на сдвинутые створки кабины и, едва они начали раздвигаться, выскочила наружу.

«Вот дура, — подумал Будкин. — Ничего не понимает. Она, наверное, даже не представляет, что такое лифт, как он устроен, как работает. А что она вообще знает? Ничего. Ей лишь бы побегать, задрав хвост, по лужайке, погонять голубей. А теперь вот лапами роет землю, аж трава летит в разные стороны. До чего глупое существо».

Будкин сидел на скамье в сквере, с удовольствием подставляя лицо горячим солнечным лучам, вдыхал свежий после ночной весенней грозы воздух и думал: «Хотел бы я знать, как она все-таки представляет себе лифт, что она о нем думает. Знает ли она, как он устроен и как работает? Нет, наверное, не знает. Да и откуда ей знать?.. Уверен, что она ни разу в жизни даже не задумалась об этом. Бедняга…»

Сам Будкин тоже ни разу не задумывался о том, как работает лифт. Но ему это почему-то не пришло в голову.

Гренадеров был хоть и маленького роста, но мечтал о славе. Ну а почему бы, собственно, и не мечтать о ней? Что в этом плохого? Кому это мешает? Мешать не мешает, но вот однажды здорово помогло.

Сразу же уточним. Гренадеров занимал скромную должность в одном из отделов горисполкома. И не рвался в Наполеоны: не стремился стать ни заместителем начальника отдела, ни даже самим начальником.

Он мечтал о славе коллекционера. Маленький Гренадеров собрал большую коллекцию антикварных вещей. Собирал он ее упорно и кропотливо всю свою жизнь. И скажем прямо: в коллекции было немало ценных раритетов.

И вот с некоторых пор Гренадерова стал грызть червь тщеславия. Дескать, если я собирал все это только для себя, то зачем я? В том смысле, что до сих пор он тщательно скрывал от посторонних глаз свою коллекцию. Он наслаждался ею сам, в одиночестве — жена, к сожалению, ничего в этом не понимала. Но хоть не мешала, и то слава богу.

Но вот наступил момент, когда в душе Гренадерова проснулся настоящий артист — и он возжаждал аплодисментов. Нет, отнюдь не крупной материальной, а именно художественной ценностью амфор и статуэток, ваз и майолики хотел похвастать маленький служащий.

Он попробовал пригласить к себе в квартиру сослуживцев, но оказалось, они ни бельмеса в этом не смыслят. Смотрели и хлопали глазами. И оживились лишь, когда кто-то спросил: «А сколько это стоит?» В ответ он лишь молча пожал плечами. Люди, люди… И вдобавок ушли обиженные: ждали щедро накрытого стола, а хозяину и в голову не пришло накрывать его. Ведь, кажется, ясно было сказано: приходите посмотреть мои раритеты.

Никто, правда, не знал, что такое раритеты. На слух похоже на авторитеты. А Гренадеров мог в шутку назвать авторитетами зажаренного поросенка, красную икру и армянский коньяк.