Василий Лебедев - Высокое поле

— А бутылочка бывала? — спросил Колюха, мигнув темной щербиной меж широких передних зубов.

— Быва-ало, отчего не бывало? Но, скажу прямо, редко — только в тот день, когда душа заскулит. А так чтобы за́все — нет. Топор да водка никак не уживаются. Бывали и пьяницы, но это как дурная овца в стаде, не знаешь, бывало, как такого и выкрестить от себя. Да-а… Хаживали. Далеко хаживали… Деревни чужие, люди все новые — хорошо… Ну чего, ребята, дорубим сегодня еще венец?

— Дорубим!

Но уставшие плотники еще с минуту сидели неподвижно, не поворачиваясь к топорам, что горбато торчали за их согнутыми спинами.

— Давайте дорубим! — позвал и Леха.

Все зашевелились.

— Егор, а ты много зарабатывал? — спросил Колюха, вставая и разминая руками спину.

— Больше плотника никто не приносил денег домой, ясно? Вот и прикинь… Иной раз уйдешь на заработки с одним топором, а назад корову ведешь. И так бывало…

— Да-а… — скучно вздохнул Колюха. — А теперь вот — не то.

— Теперь конечно! — махнул Егор топором и закончил неожиданно спокойно: — Теперь трактористы. Они в красном углу сидят. Ау, брат, время такое…

Усталость разлилась по всему телу Лехи, когда они пришли домой, вымылись у колодца и сели за стол. Место за столом он выбрал не какое-нибудь приставное, табуретное, как было утром, а самое коренное мужское — на лавке, спиной к стене. Он вполне был доволен собой, чувствовал, что заработал на сегодняшний хлеб. Это состояние блаженного спокойствия, казалось, могло продолжаться бесконечно, если бы не предстоящий разговор за ужином, которого в этот вечер уже не избежать. «Ну, что же? Скажу, как есть…» — решил он.

— Так как вы там поживаете? — спросил дядька, будто уловив мысли племянника. Он нареза́л в это время хлеб толстыми, плотницкими ломтями.

— Ничего. Живем…

— Бабка, матка — здоровы?

— Здоровы.

Из кухни вышла тетка Оля с большой миской свежих щей. Сытным духом баранины пахнуло Лехе в ноздри.

— Много мне, — взглянул он на тетку, когда она поставила миску перед ним.

— Ничего, съешь. У нас, видишь, баранина… — губы ее свела загадочная полуулыбка.

«Чего это она?» — подумал Леха растерянно.

Тетка принесла такую же миску и дядьке. Тот опустил лицо в пахучие клубы пара, крякнул и подмигнул племяннику:

— Везет тебе, парень: под свежую баранину угодил.

— Верно, что везет! — подхватила тетка все с той же непонятной улыбкой.

Лехе сделалось не по себе. Приятное настроение бодрости, уверенности в себе, с таким трудом заработанное за день, начало стремительно пропадать.

— Аркаша, а он разве ничего тебе не рассказал? — вдруг спросила тетка.

— А что такое? — дядька даже перестал жевать.

— А ты сам спроси его.

«Во, зануда!» — подумал Леха. Он весь внутренне сжался, даже не чувствовал вкуса щей и хватал их, обжигаясь, ложку за ложкой, не подымая глаз. «Ну, чего я трушу?» — недовольно думал он при этом.

Дядька опустил ложку на стол и подтолкнул племянника локтем, словно тот спал:

— Чего молчишь-то?

— А чего говорить? — буркнул тот. — Поросенка солдаты задавили машиной. Словами не вернешь…

— Как так! — дядька пристукнул ладонью о стол. — Как же это случилось?

— Да я потом расскажу, — тотчас вступилась тетка Оля. Она говорила все тем же веселым голосом, с усмешкой, которой не мог понять и дядька.

— А чего тут смешного? — повысил он голос и в волнении взял второй кусок хлеба, не видя первый, закусанный.

— Ну сказала, потом объясню, — уклонилась тетка.

Из большой комнаты вышла Маринка, двоюродная сестра Лехи, — сухонькая девчушка лет девяти. Она подошла к столу, посмотрела прямо в лицо брату и сказала с материнской хитринкой:

— Алешка, а зеленая машина опять сегодня прошла к вам, — она махнула рукой в сторону Лехиной деревни.

— Какая машина?

— А такая… Я сама видала. Только без песен. А вчера…

— Иди, иди! — оттянула ее мать. — Тебя только тут и не хватало!

— Алешка, возьми меня посмотреть, а то я его не видала!

— Иди, говорят тебе добром! — рассердилась мать и прогнала Маринку за дверь. Там она похныкала немного, потом зашаркала игрушками и вскоре запела.

Дядька хмурился. Он был человек прямой и не любил всяких там непонятных явлений и секретов, но не стал вынуждать жену к рассказам.

А Леха сидел и не понимал: кого это хотела увидеть Маринка у них в доме?

— Ты сегодня или завтра домой-то? — спросила тетка.

— Когда захочет! — резко сказал дядька, которому надоело, видать, слушать недомолвки. — Он, может, со мной в бригаде останется работать, вон он как вырос!

— Пусть остается, не жалко, — тетка поджала губы, понимая, что нельзя было так неосторожно спрашивать, ведь парень-то и в самом деле подрос, все понимает.

— Ешь, Леха, ешь… — дядька кивнул ему дружески.

— Я ведь это к тому сказала, что матка сегодня наказывала, чтобы приходил скорей…

Леха не понял из теткиных слов, чего хочет матушка — поругать его или зовет по делу. Он посмотрел в окошко и понял, что за́светло не дойти. Вечернее солнце уже зашло за лес, но где-то в полях оно еще освещало землю своим широким остуженным светом, на который не больно смотреть…

— Если сегодня пойдешь, то поторапливайся, а если завтра отправишься, так мне надо мясо, что вам пошлю, присолить. Я отрубила варева на два.

— Это хорошо, свежее-то, — кивнул дядька, и получилось так, что он тоже одобрил Леху идти домой сегодня. — А ты, если что, приходи опять к нам. Поплотничаем, как сегодня. Ты сегодня так помог нам, что без тебя нам не положить бы пять венцов.

Леха доел щи, выпил кружку молока с булкой и собрался в дорогу. Тетка вынесла из погреба кусок мяса, завернутого в клеенку, положила сверток в сетку:

— Кланяйся матке-то!

— Ладно.

— Ну, беги, раз такое дело! — дядька хлопнул племянника по спине, а потом сидя протянул ему руку, но пожал ее как-то осторожно, как ребенку.

— А когда на рыбалку сходим? — спросил Леха.

— Сходим как-нибудь… Подождать надо, мы ведь не дачники. Вот с делами разберемся, тогда и сходим, — и видя, что племянник невесел, бодро добавил: — Все равно поймаем больше их!

— Ага! — просиял Леха.

— Ну, тогда — дуй!

— Дую! До свиданья!

— Алешка! — донесся из-за двери голос Маринки, но ее одернула мать.

Леха приостановился на секунду, а потом почти до самого дома нес в себе ожиданье чего-то неясного, оставшегося или от этой девчоночьей недосказанности, или от теткиной непонятной улыбки.

Окончательно стемнело, когда Леха прошел только половину пути от Радужья до дома. Дорога шла лесом. Сначала Леха видел светлые островки берез, то там, то тут выплывавшие к самой обочине из сумерек, в которых смешивался остальной лес, потом стало совсем темно, только небо, нечеткой серой полосой повисшее над дорогой, повторяло все повороты ее и оставалось единственным надежным маяком. Несмотря на привычку к лесу, было немного жутко идти в такую ночь. Уши старались уловить подозрительные шорохи в придорожных кустах, но ничего не было слышно; лес, наполненный густой осенней жизнью, притих и молчал, только один раз показалось, как где-то в стороне вскрикнул и заверещал заяц, должно быть, схваченный на лежке совой или лисой. После этого крика ноги понесли Леху еще быстрее; он уже не помнил, сколько прошло времени, где он идет и скоро ли конец пути, он был весь напряжен, как струна, и почти бежал, позабыв про усталость, поэтому, когда сквозь опушковую редину замелькали окошки домов, Леха свободно передохнул, сбавил шаг, а потом и вовсе остановился.