Василий Лебедев - Высокое поле

Дверь отворилась.

— В чем дело? — спросил танкист.

Комната не шелохнулась в ответ.

Он внимательно осмотрел всю группу, подумал о чем-то, но больше не спрашивал.

— Я зайду через пять минут, — сказал он и вышел.

Всем стало ясно, что в комнате должен восстановиться порядок.

Леха поднял отлетевшую подушку. Кислицын заправлял рубаху, выбившуюся из-под кушака. Мокей, озираясь и грозя, ушел сначала в угол к своим, а потом опомнился и пошел застилать свою постель к двери.

Вошел воспитатель. Он снова оглядел комнату и обо всем догадался по криво стоящей кровати Мокея.

— Понятно… — Он покачал головой. — Жалкие эгоисты! Вместо того чтобы уступить лучшее место товарищу, вы грызетесь, как зверье в норе. — Он, очевидно, взволновался и потому, должно быть, несколько раз резко махнул здоровой рукой, а потом жестко сказал: — Если еще раз учините драку — исключение последует немедленно! Все слышали?

Ребята молчали.

— Что же это за группа? Что это за коллектив, наконец, если он не может справиться с двумя-тремя шалопаями? Как же вам дальше жить? Мало того, что вы эгоисты, вы еще и трусы!

Он резко повернулся и прихлопнул за собой дверь.

На третий день в училище неожиданно появился Сергей Завалов. Он пришел с документами, и его приняли, потому что в Лехиной группе был недобор. В городе Сергей не устроился: ему не было восемнадцати, и вот, чтобы время не пропадало даром, он решил пока поучиться на тракториста.

— Да я им хоть сейчас сдам всю теорию и вождение! — криво улыбался он, как бы презирая тех, о ком он говорит. — А в городе я еще устроюсь! — продолжал он снисходительно и в то же время громко, чтобы комната слышала. — Вот только восемнадцать стукнет — устроюсь.

— На стройку? — спросил Леха.

— Возьмут и на стройку. Рабочие им нужны — куда они денутся?

— Ага! Цириком-билетером! — вставил с усмешкой Мокей.

— А тебя не спрашивают! — огрызнулся Сергей, еще не зная, на кого он поднимает голос.

Мокей приподнялся на локте:

— Слушай, мне лень вставать… ты сделай одолженье — подойди ко мне, я тебя поглажу… А?

Сергей помялся в полном молчании, потом взял полотенце и пошел умываться.

Кислицын лежал рядом, спросил Леху:

— Чего это твой приятель второй раз пошел мыться?

Леха пожал плечами. Ему неловко было за Сергея.

Утром Мокей все-таки дал Сергею оплеуху. Вечером — пинка. Сергей сразу как-то скис и обмяк. В глазах его Леха все чаще замечал болезненный огонек — это страдала его затравленная гордость. В деревне за него всегда заступались старшие братья или дядя, а тут он остался один со своим бахвальством.

— Ну что ему от меня надо? — жаловался он на Мокея Лехе.

— Держись.

— Как?

— Сдачу давай, — учил Леха. — Не веришь, так спроси вон у него. — Он кивнул на Кислицына.

Однажды после занятий Кислицын заговорил об этом сам. Скривился в холодной улыбке и заговорил:

— У нас есть надежный выход.

— Что за выход? — поинтересовался Савельев, тот самый беленький курсант, что первым одернул Мокея.

— Надежный, — прищурился Кислицын на Сергея. — Такой, что сразу всем будет хорошо, только делайте, как я говорю.

— Чего делать? — первым не вытерпел Сергей.

— А вот чего: давайте сегодня вечером встанем перед Мокеем на колени, поклонимся, повинимся, что сердили его, клятву дадим, что не будет этого больше. Ясно? Тогда и спать будем спокойно, и любить он нас будет, как своих собак, а мы ему будем руки лизать, ведь он же сильный! Ну, как ты думаешь? — тронул он за локоть Сергея.

— Ты брось, рыжий… — насупился тот.

— Нет, ребята, надо бы проучить их! — вдруг сказал Едаков, всегда тихий, застенчивый.

— Проучить надо, но важно — как проучить, — заметил Савельев, наморщив лоб.

— Ясно как — вручную! — решительно сказал Кислицын.

— Вот это-то и не годится. Тут будет всего-навсего самая заурядная драка. Нет, не то…

И первый отошел в сторону.

— Так как же? — окликнул его Кислицын.

— Подумать надо.

Как бы то ни было, а Сергея этот разговор подбодрил. В тот же вечер он попытался не уступить дорогу Мокею, но тут же получил по уху.

— Но, ты, потише! — сказал он.

— Тебе мало? Не слышу, — усмехнулся Мокей.

Сергей беспомощно оглянулся на Леху, Кислицына, Едакова, отыскал глазами Савельева, но те не вмешались.

— Ладно, увидишь… — промолвил Сергей, вжав голову в плечи.

Вечером, уже после отбоя, мокеевцы вывернули пробки, а ночью, когда все уснули, Сергея накрыли одеялом и избили. На шум поднялась группа. Леха бросился в темноте на выручку — и ему попало по плечу и вскользь — по голове.

Утром Сергей не выдержал и пожаловался на Мокея воспитателю. Безрукий танкист выслушал молча, потом вызвал Мокея, и тот получил последнее предупрежденье.

Вечером вся группа ходила в кино. Настроенье было тревожное. Мокеевская кучка что-то замышляла, все это чувствовали. Сергей еще больше расстроился, когда заметил их взгляды исподлобья. Осудили Сергея и свои. Кислицын прямо сказал ему: «Ты — баба».

Третья сила в группе — нейтральные — самые жалкие. Они переговаривались, пожимали плечами, а чаще всего угодливо улыбались Мокею и его приятелям, не забывая поворчать на них же, когда тех рядом нет. Они даже не выжидали, они просто жили, приспосабливаясь к условиям. «Паразиты!» — со свойственной ему прямотой кричал на них Кислицын. И паразиты молчали. Они боялись вмешиваться, потому что чувствовали: атмосфера в группе опасная.

Леха тоже понимал, что отношенья между враждующими сторонами так не кончатся и на выговоре Мокею не остановятся. Мокей будет мстить.

Однако до пятницы пожар так и не разгорелся, а в пятницу все разъехались по домам на выходной, но каждый знал: что-то еще будет…

Как только автобус отошел от станции и углубился в знакомые перелески, еще только мелькнуло в вечерней дымке самое отдаленное от деревни — то высокое поле над озером, как сразу потеряли остроту все неприятности, оставшиеся в училище. И уже ничто — ни скуластое лицо Мокея, ни грязные взгляды его сообщников — Валища и Чеченца — ни драки, лихорадившие группу всю эту первую неделю занятий, — ничто уже не тревожило Леху: он подъезжал к своей деревне и теперь увидит Надьку, свой дом, за одну неделю ставший дороже, желанней. При мысли о Надьке он с невольным любопытством и плохо скрываемой радостью посматривал на лицо Сергея, распухшее, с синяками и царапиной на левом ухе. «Теперь не пофорсит перед Надькой!» — с невольной радостью подумал он, с трудом сдерживаясь от непонятного веселья, распиравшего его всю дорогу.

— Подъезжаем! — улыбнулся он Сергею, но тот лишь печально кивнул, словно догадался о настоящей причине Лехиного веселья.