Василий Лебедев - Посреди России

— Вот черт одноногий! — грянул я в пустом доме. — В подвал провалился, что ли? Гм! Вот, называется, поговорил с человеком! — Тут я заметил кольцо от подвальной крышки, что была у самой печки, приподнял ее смело и крикнул в темноту: — Дядька Елисей! Вылезай! Вот дьяволище косматый!

Я еще поругался, потешил свое бесконтрольное самолюбие, но, услыша шаги в сенях, приутих. Есть, видно, телепатия: стоит только поругать — и на тебе, человек!

Дверь отворилась без стука, и ввалился Николай Второй.

— Здесь? Хорошо. Ишшо шибче пошел! — воскликнул он. Оббил шапку о колено и сел на порог. — А где дядька Елисей?

— Колюха, ты? — послышалось с печи.

Да. Это был он, Елисей. С печи показалась его деревяшка, борода-самострижка.

Вот те на! Я вспомнил, что наговорил, налягал тут языком, и кинулся обуваться.

— Поторапливайтесь! — подгонял меня Николай Второй. — Нам велено пробиваться с машиной по главной дороге прямо в центр совхоза. Петрович укатил на своем «газоне», а наши проверят верши и тоже потянутся на лошади.

— Чего в совхозе-то делать? — спросил Елисей с печи. Он не слезал оттуда, а только грозился это сделать, постукивая деревяшкой по боку печи.

— А тамошние мужики верши поставили. Товарищам из городу рыбки свежей надобно.

— Вона как! Мужик токо пиво затворил, а уже черти с ведром!

Нет, надо было срочно убираться.

— До свиданья, дядька Елисей! — приподнялся с порога шофер.

— Прощай, Колюха! Узнай там, люди-то придут ли?

Чтобы не уходить молча, я ответил:

— Придут, дядька Елисей, только нескоро. Нелегкая дорожка легла им теперь, а вот сделают дорогу…

Шофер дернул меня деликатно за рукав, и мы вышли.

— Не сердитесь на него, — шепнул мне в сенях. — В позапрошлом году притащились сюда какие-то рыбаки да два дома и спалили, вот теперь он никого чужих не привечает, а хлебосол был — без пирога от дома никто не отходил. Мы ведь тут тоже по-разному живали — с голоду околевали и ломоть в блин заворачивали! Всяко жили…

Он говорил «мы», и по всему было видно, что этот средних лет человек говорит не за себя, а за всех сразу и не за одно поколение земляков.

— А что Петрович — не родня ли Елисею?

— Двоюродный племянник.

Вот откуда это сходство с тем юным солдатом…

— Когда вы ушли, у нашего с Петровичем схватка была, опять из-за дороги, — неожиданно разговорился Николай.

— Интересно.

— Петрович-то: живем, мол, как дикие, нет чтобы взяться за дороги всем миром — от министерства до последнего колхоза, а то, мол, только и слышишь: русская дорожка, русская дорожка! А чего, мол, в ней хорошего? Стыд один. Надо, мол, сделать в стране День дороги, вроде субботника, и целую пятилетку трудиться. На всех, мол, предприятиях надобно денежные фонды учредить — дорожные. Оторвать, мол, можно от всяких других статей, потому что ныне-де нет важней дороги ничего. Твой, говорит нашему, ансамбль пять лет и на старых инструментах поиграть может, а дорога нужна… Ох, и схватились! Греха-то было…

Мы двигались гуськом по нашему старому следу. Близ прогона Николай Второй вдруг резко свернул в целик и полез к небольшому дому, скорей избе, — так стара и приземиста была постройка, но тоже при своей, уже подвянувшей красе. Он приблизился к крайнему окошку, пристукнул ладонью отошедшую раму, в другом окошке приник глазами к стеклу и долго смотрел внутрь. Это был его отчий дом, и я не торопил человека, а тихонько побрел к машине. От самого прогона оглянулся и с жутью заметил, что след шофера, кроме нашей тропы, был единственным следом в деревне.

Машина завелась сразу. Быстро прогрелась. Возвращались по старому следу и все же сползли в одном месте правыми колесами в какую-то глубокую щель. Промытая весенними потоками, занесенная снегом, она была неприметна. Целина оказалась опаснее даже той суровой дороги, а до нее — к нашей досаде — рукой подать. Моторная тяга не справилась. Толкать одному человеку — мало, оказалось, толку. Больше часу пробились, пока нарубили подтоварника и этим мелким бревеньем вымостили себе путь вдоль рытвины. Хорошо, топор и лопату Николай всегда возил с собой — зимой и летом, по делу и по гостям. Только выбрались — замучила отчаянная жажда.

— Скоро приедем, — успокаивал меня этот покладистый человек. — Ишшо минут двадцать ходу. Петрович наказывал, чтобы я вас прямо к нему на чай вез. Хороший человек… До нас хотел заглянуть в два отделения.

Ехали нешибко. Минут через пять послышался позади нас сигнал машины — длинный, требовательный. Мы прижались с трудом к кустарнику, и мимо прогремела санитарная машина, дребезжащий пикап.

— О, даже у вас, на чистом воздухе, люди болеют, — заметил я от скуки.

— Человек везде человек, — вздохнул Николай Второй, окинув меня правым оком.

В народе говорят: не всякий гром бьет, а и бьет, да не по нам. В тот день ударил по нам.

Еще только-только мы въехали на центральную усадьбу совхоза, как заметили в другом конце улицы, за правлением, толпы народа. Навстречу нам вышли Анатолий и наш директор.

— Петрович разбился! — сказал мой друг и больше ничего не смог пояснить.

Уже проходя сквозь толпу, я слышал обрывки негромких разговоров, из которых понял, что машину кинуло в дерево, когда он возвращался из дальнего отделения на центр.

Он лежал в доме. Мы лишь постояли у порога, не в силах утешить совершенно потерянную жену и маленькую девочку, поднывавшую в подол матери. Врачи не пустили нас в большую половину дома, где лежал на кровати Петрович. Медсестра обронила что-то о тяжелом состоянии, о том, что надо срочно делать пункцию, чтобы ослабить давление на мозг. Всем стало ясно, что с разбитой головой везти больного в город невозможно по такой дороге, но как в домашних условиях брать жидкость из спинномозгового канала? Решится ли врач?

Более двух часов он не приходил в сознание. Наш директор сделал нам знак, и мы спустились с крыльца. Народ так и не расходился. Ребятишки осторожно сновали сквозь толпу, мяли снежки, но бросаться не решались, разбивали их о дорогу. На завалинке дома сидел мальчик лет десяти. Он поочередно, то левым, то правым кулаком выдавливал слезы, и когда рука его опускалась, всем открывалось его узкое чистое лицо, целиком взятое у отца.

Когда проходили мимо людей, разговоры умолкали, и нам тяжело было поднять глаза. Лошадь, на которой приехали наш директор и Анатолий, стояла все еще не-распряженной. В клевере лежала целлофановая сумка с рыбой. Мы прибавили шагу и прошли мимо улова к машине.

— Кабы ишшо не кровь, — послышался голос Николая Второго. Он курил с мужиками, а сам сидел, отворив дверцу кабины и по привычке выкинув одну ногу наружу.

— В том-то и дело, — поддержал его пожилой человек. — Да на такой дороге убиться — раз плюнуть.