Иван Уксусов - Голодная степь

— Да я, собственно, сам это и предложил.

До крайности изумленная, Рудена помолчала.

— А наше согласие, мое и Шакира, ты имел?

— Шакир, я думаю, согласится, а ты как хочешь. Можешь работать по восемь часов.

— Конечно, буду по восемь… — Рудена перевела дыхание. — В таком пекле тянуть талевой цепью трехсоткилограммовые детали… Я женщина, а не подъемный кран… Мне и восемь в таком климате тяжело работать!

— Понимаю.

— Не вижу этого!..

— Подъемом деталей займемся мы, мужики, ты будешь обрабатывать снятые части, как обычно.

— Никита, будь сейчас здесь Шакир, он обязательно воскликнул бы: «Тысяча и одна ночь…»

— А я ничего не вижу удивительного. Пойми, пожалуйста, другого выхода из здешнего тяжелого положения быть не может. Мы же в братской республике. Грош нам цена, если откажемся монтировать дизели.

— Да неправда, удивительное есть. Начинается эпоха атомного прогресса, а мы талевой цепью потянем тяжести, как их тянули при царе Горохе! Конечно, ты скажешь — контрасты были и есть. Но я хочу жить сегодняшним днем, понял?

— Ты плохо живешь сегодняшним днем, Рудена. Вчерашним живешь.

И третий раз она пошла по комнате, внезапно спохватившись, что ошибку все-таки допустила: забыла о предстоящем объяснении, сейчас Никита начнет его… Могла бы на досуге разобраться, работать по двенадцать часов или нет! Наконец, дело же и не в этом. И поспешила переменить тему. Она спросила о первом, что пришло на ум: как поживают его родители?

Теперь, удивленный таким праздным вопросом, Горбушин понял, что она намерена увести его от объяснения, и решил принять игру. Сказал, пожав плечами, что родители живут любопытно. Вот, например, подарили дачу детскому дому.

У Рудены даже рот приоткрылся. У нее сделался такой ошеломленный вид, будто ее неожиданно и больно толкнули в спину. С трудом дыша, она сказала:

— Ты шутишь… Оранжевую, в которой я прибирала?

— Другой у нас не было. — Горбушин смотрел на нее, не в состоянии понять, что ее так сразило, что все это означает.

— Да они, видно, спятили там… Или решили, что живут при коммунизме?

— Я тебя не понимаю.

На это она не обратила внимания.

— Четырнадцать венецианских окон, дубовая лестница, балконы, фонари…

— А тебе-то что? — повысил голос Горбушин.

— Как что?!

— Очень просто! Дом отца, захотел и подарил.

Теперь она глядела на него зло. Действительно не понимает или притворяется?.. Неужели надо объяснять, что эта дача для него, для нее, для их будущих детей? Ведь станет он со временем начальником цеха, не два же века жить задыхающемуся Николаю Дмитриевичу, да и на пенсию ему пора, а он, Горбушин, самый перспективный в цехе на эту должность! И она, мать, хозяйка, уже не работая на заводе, будет в Гатчине вместе с детьми встречать его, возвращающегося с работы. Как он не может этого понять?!

Она заговорила громко, бурно — слишком велик был напор чувств:

— Но ты-то хоть возразил отцу или нет?.. Попытался доказать, что дом он получил в наследство от своего отца и должен своему сыну передать его в наследство, как эстафету, что ли? Он же ограбил тебя, Никита!.. Или не понимаешь?

— Нет, не понимаю.

— Я говорила тебе когда-то , что время добрых чувств прошло, деловой у нас мир, а теперь убеждаюсь, как ты отстал от времени. И поэтому ничего не понимаешь. — Она взяла его за руку. — А хочешь, я верну тебе дом? Подожди, не перебивай меня… Дай сейчас записку, что протестуешь против решения отца… Я через час выеду на вокзал, утром буду в Ташкенте, в полдень — в Ленинграде и сразу же, не заезжая домой, отправлюсь в лучшую юридическую контору, и ты увидишь, что мы победим. Ты увидишь это завтра уже из моей телеграммы… Ну? Отец не имел права без твоего согласия так распорядиться домом. Наконец, в самом худшем случае, если придется обратиться в суд, тебе присудят полдома. Тяжба с отцом не очень-то красива, я понимаю, но предоставь все мне, я сама пройду через эту грязь, ты в стороне, и у тебя будет дача, какой сам ты ни в жизнь себе построить не сможешь.

Горбушин заговорил холодно, медленно. Хотел, чтобы каждое слово было ею понято.

— Рудена, давай говорить о главном. Мы не те с тобой люди, которые могут создать хорошую семью. А зачем увеличивать армию неудачников?

Она смотрела на него, остывая от волнения, с которым только что говорила.

— Почему не сможем?.. Откуда ты это взял? Я люблю тебя. Я стану заботливой, верной женой, и все у нас пойдет хорошо!

— Позволь договорить, Рудена… Да, у нас с тобой до смешного мало общего… Это я предложил заводоуправлению план работать по двенадцать часов и достаточно попортил себе крови, прежде чем оно согласилось. А ты как отнеслась к этому? Дальше. Отец советовался со мной, когда решил отдать дом детям. Как бы я к этому ни отнесся, но оспаривать право отца через суд дико для меня. Нелепо! Как дико мне и твое поведение сейчас… Почему, на каком основании ты всю эту историю с дачей восприняла как личное оскорбление, за чужой для тебя и уже не существующий дом рвешься в драку с моим отцом, которого никогда не видала, не имеешь о нем представления? Не надо нам строить дом на песке. Не надо, Рудена!

Рудена заплакала.

— Я уехать отсюда хочу! И не потому, что пугает двенадцатичасовая работа, — цех знает, как я работаю. Ты не догадываешься, почему я рвусь отсюда?

— Вечер, проведенный нами в Гатчине, мы должны признать ошибкой. С сегодняшнего дня нас будет связывать только работа, — заключил Горбушин и стал закуривать.

У Рудены сильнее полились слезы.

— Тебе легко так рассуждать… А я люблю… Ты обо мне подумай — как стану жить? — Она подошла к нему, прижалась головой к его груди. — Давай уедем отсюда, Никита… Во всяком другом месте я готова тянуть с тобой любые тяжести любой цепью, любое количество часов… Никита!

Он отстранил ее от себя и продолжал говорить со всей решительностью:

— Не стану больше обманывать тебя и себя. Я ничего не испытываю к тебе, кроме желания забыть то, что было. Ничего у нас никогда не будет.

Она вытерла слезы с побледневшего лица и молча направилась к двери. Полуоткрыла ее, остановилась.

— Ну, если так../Набиваться тебе я не стану. Но ты еще одумаешься… Имей в виду: ты скоро будешь отцом!

И вышла.

Лариса — и Рудена?.. Как это могло случиться?

И захотелось Горбушину вспомнить чудесное, незабываемое: ведь утопающий хватается за соломинку… Последние минуты их радости были тогда, оказывается, у Финского залива, на Стрелке, когда оба вышли из воды и Лариса носовым платком, смеясь, вытирала лицо, розовое, счастливое лицо, а он, Горбушин, другим платком вытирал ей плечи.

Он старался удержать в памяти эту картину, но внезапно появилась другая: Лилия Дементьевна со страдающим видом рассказывает ему, как Ларису старались спасти, делали все для этого, но воспаление мозга было как пожар, не помогали самые сильные средства…