Иван Уксусов - Голодная степь

Шакир не согласился:

— Это невозможно, знаете… Он из меня душу вытрясет… Да вы и правы — что особенного в том, если мы что-то спросим друг о друге?

— Ну, как хотите…

Автобус, заскрипев тормозами, остановился. Рип подала Шакиру руку, затем вошла в машину. Он успел ей прокричать, чтобы передала привет от него и Горбушина всем их друзьям. Он пытался увидеть ее, когда автобус тронулся, но заднее стекло было ужасно запылено, словно его покрыли серой краской. Все же ему казалось, что Рип машет ему перчаткой.

Мчится поезд. Мягко стучат колеса. Шакир спит на верхнем диване, Горбушин сидит у окна, наблюдая тона и рельеф проносящегося назад то рыжего, то зеленого, то холмистого, то ровного, как стол, пейзажа. Горбушина мучает одна и та же мысль: зачем Рип расспрашивала о нем Шакира? Что это?.. К чему этот поздно возникший интерес?..

Проснувшийся Шакир свесил вниз голову:

— Бери ложку, бери бак! Нету ложки — беги так…

Горбушин согласился — да, обедать пора. Но открыт ли ресторан? Придут туда прежде времени, и придется стоять в тамбуре. Подождав еще с полчаса, они отправились; прошли вагон, другой, а в третьем Шакир, шедший впереди, увидел в коридоре стоящую у окна женщину в темном костюме, со скошенной вправо прической, похожую на Рип. Приблизившись, он заглянул ей в лицо. И закричал, обратив на себя внимание пассажиров:

— Это не вы, Рип, нет! Клянусь моей татарской кровью!.. Не вы…

От неожиданности все забыли поздороваться друг с другом. Рип отчаянно покраснела и улыбалась.

— Каким образом?! — бушевал Шакир.

— Мы попутчики… — с трудом сказала она. — Я еду к матери в Ленинград.

— Тысяча и одна ночь! Еще одна сказка Шехеразады! Да какая сказка, бригадир!.. Что ты на это скажешь?

Странное состояние овладело Горбушиным. В нем как будто что-то сдвинулось, и ни радости, ни даже удивления он не испытывал.

— Вы в Ленинград? — уточнил он, словно не веря услышанному. — У вас живет там мать?..

— На улице Белинского, о которой я вас спрашивала.

Горбушин и Шакир выжидательно молчали… Рип поняла их. Вздохнув, она продолжала:

— Я смутно ее помню… Мне было четыре года, когда она с другим человеком оставила меня и отца. А теперь вот уже несколько лет очень просит меня приехать. Может, я бы и не собралась, но с вами… по пути… Надо же мне когда-нибудь увидеть, какая у меня мать? — Она закончила совершенно уже смутившись, от волнения даже увлажнились глаза, что удивило Горбушина, привыкшего считать ее твердой и смелой.

Шакир не Горбушин, он не был оглушен этой встречей и прекрасно увидел, сочувствуя Рип, что нужно поскорее переменить тему.

— В протокол, Рип, — весело заявил он, — мы запишем, что эта наша встреча в поезде есть та чистейшая случайность, которых столь много у великого аллаха. Устраивает вас формулировочка? А теперь скажите скорей, что там нового на заводе.

— Закончилась массовая приемка хлопка… Я и попросила Усмана Джабаровича отпустить меня в Ленинград на десять дней, — с готовностью ответила Рип.

— Нелегко этому поверить! Такой директор, как Джабаров, в положенный отпуск нужного человека не отпустит, а вы ему нужны, и ведь вам в отпуск еще рано, проработали полгода!

— Ну, — робко улыбнулась Рип, — я попросила Марью Илларионовну…

— Вот это вернее! Чего не понял директор, помогла понять жена… Больше у меня вопросов нет. Молчи, Шакир, молчи. В базарный загон тебя и гнать палкой!

— Как того, которого вы покупали?

— Синяки от его копыт, Рип, я буду помнить всю жизнь. Но чего мы стоим, я умираю от голода. Мы держим курс на ресторан. Вы не составите нам компанию?

— Мне все равно…

— Тогда в путь!

И Шакир устремился к тамбуру, за ним Рип, а Горбушин шел последним.

Они миновали вагон. Переходя в следующий по шатающемуся мостику, Горбушин взял девушку за руку и приостановился:

— Рип, я не верю, что вы рядом… — Он поцеловал ей руку. — Я ехал в Ленинград, а каждую минуту был в Голодной степи с вами. Я так много думаю о вас… Додумался до того, что стало даже казаться, будто вы — это я, а я — это вы… Честное слово!

Она испуганно смотрела ему в лицо своими глазищами, все еще слегка влажными:

— Без вас мне тоже сделалось вроде бы пусто… Мы не каждый день виделись, но я знала, что вы рядом, а когда уехали… Я, вероятно, переоценила свои силы… Или устала быть строгой к себе? Не знаю…

Это было больше, чем он ожидал! Волнение не давало ему говорить. Шаталось железо под ними, скребло, гремело вокруг… Внезапно Рип сказала другим тоном, в котором опять послышалось что-то похожее на прежнее недоверие к Горбушину:

— Но пойдемте же! Что подумает Шакир…

А Горбушин странным образом отяжелел… Усилием воли он выпустил руку Рип и шагнул за нею.

Ресторан был закрыт. Шакир постучал в дверь, не сразу раздался грубоватый, немолодой женский голос:

— Чего ломитесь? Или неграмотные?..

Дверь отворилась, у порога стояла полная женщина в белом халате, похожая на Марью Илларионовну.

— Обед не готов, вот на двери написано. Неграмотные?

— Дорогой, милый, драгоценный товарищ, — понес Шакир, — так мы же вам не сказали, что пришли обедать! Мы идем отметить день рождения этой гражданочки, а весь фокус в том, что минута ее рождения… через десять минут! Клянусь, на колени встану, нового костюма не пожалею!..

— Как тебе выпить захотелось! — засмеялась уборщица. — Идите, но обеда не спрашивайте, не готов.

— Бутылку шампанского, лучших конфет и фруктов! — распорядился Шакир.

Столик выбрали справа. В стеклянной вазочке стояло несколько цветков, Шакир собрал цветы и с двух соседних столов, поставил их все перед девушкой. Горбушин сидел рядом с нею, держал ее руку. Что означает робкое полупризнание Рип? Неужели она любит его?

Буфетчица принесла все заказанное. Шакир поднял бокал с шампанским:

— Ну, Никита, шайтан, хватит ли твоего воображения понять до конца мою радость… И поцелуй скорее Рип. У нее же сейчас, сию минуту день рождения!

И он взглянул на часы.