Михаил Лисин - Пути и судьбы

Ветер свистел в расчалках мачты и, врываясь в рубку, леденил лицо и перехватывал дыхание. Соскабливая прокуренным ногтем морозный узор со стекол рубки, Закрутин дивился:

— Кой черт! Неужто и впрямь зима?

— Такая непогодь еще льда нагонит, — сказал штурман Фролов. Новенькая шинель, облегавшая его стройную фигуру, на груди была расстегнута, и из-под нее выглядывала заячья опушка жилета.

Опустив на штурвал руки в кожаных перчатках, он плавно и щегольски поворачивал колесо, все время глядя на острие торчащей на носу буксира мачты, тонкой и маленькой, как веретено. Думая, что это придает ему солидности и веса, штурман старался ввернуть соленое волжское словцо. Когда надо было сказать «непогода», он говорил «непогодь», якоря у него превращались в «якорья», а сильную бурю он с каким-то особым смаком называл «штормяга».

— Нагонит… Это уж как пить дать!.. — отозвался капитан и, морщась, стал потирать колени.

…Лед появился ночью. Закрутин, не выходивший из рубки и все время прислушивавшийся к реке, догадался об этом по шуму колес: на них как будто что-то накручивалось, а потом грузно обваливалось и разбивалось со стеклянным звоном.

Внезапно застучало в правом колесе. Приоткрыв заслонку лаза, механик Соколов долго и пристально всматривался. Казалось, в кожухе крутится не колесо, а жернов.

— Плицы покорежило, — не скрывая тревоги, объяснил он Закрутину, — да и спица одна на честном слове держится.

— Дойдем?

— Дойдем, если хватит топлива. Мазута сожгли прорву…

— Через Кривое колено хоть умри, а вытяни, — внушал Закрутин. — Проскочим колено — считай, мы дома, не сдюжишь — пропала пшеница.

В Кривом колене река как бы внезапно останавливается и, напружившись, кидается обратно. Лед, не успевая за поворотом реки, скапливается, смерзается в излучине, забивает ее до дна.

Соколова позвали в машинное отделение. Маленький, нервный, он засеменил по трапу вниз.

— Бегает старик, — почти с завистью глядя ему вслед, сказал Закрутин и, морщась от боли в ногах, грузно опустился на высокий табурет… — Нет, только бы до затона добраться, а там прощай «Грозный», — продолжал он, печально улыбаясь и все поглаживая колени. — Лютый ревматизм на нем нажил, больше ничего. Сам посуди, Фролов, все капитаны давно на печке греются, а мы тут чки [2] Чки — льдины. считаем. Тебя уж, чай, и невеста-то бросила.

Капитан долго молчал, точно обдумывая что-то, и вдруг резко повернулся к штурману:

— Не уйти ли мне на самоходку, а? Хватит с меня «Грозного». Двадцать годков оттрубил на нем!

Светало. За ивняками, разросшимися на песчаной отмели, свинцово поблескивало, и слышался странный шум: как будто кто-то невидимый и громадный непрестанно шаркал стеклом о стекло. По тому, как росли ивняки, впереди угадывался большой изгиб, напоминавший букву S. Это было Кривое колено.

«Грозный» повернул направо, и, видя, как уходит в сторону знакомая деревня, Закрутин с нетерпением привстал, точно собирался разогнуть проклятое колено.

В узкий просвет между горным берегом и тучей глянуло на Волгу солнце. Холодным блеском засверкали льды. По обледенелым пароходным бокам скользили и переливались ослепительные пятна.

Неожиданно над подвижным полем льдов взлетела чайка. На белом фоне льда и снега птица казалась сизой. С резким криком она пронеслась над пароходом раз и другой. Она летела низко, кособоко, и видно было, как птица тревожно и беспомощно поводит черной головой.

«Пропадет мартын, — проследив, как чайка снизилась и исчезла среди льдов, решил Закрутин. И вдруг подумал: — Держись, капитан!»

Поворот влево был крутой. Косыми переплетающимися струями баржи кидало как щепки, обмерзшие рули почти не слушались. Снасти натужно скрипели. Льдины дыбились и бились о корпус «Грозного». А он подминал их под себя, с разбегу таранил носом. Колеса рубили, строгали их сталью плиц, но казалось, от этого льдины только прибывают.

Когда застучало и во втором колесе, капитан подумал: «А не бросить ли воз?» Но стоило только ту же мысль высказать штурману, старик начал строго внушать ему:

— Воз-то ведь не простой, а с хлебницами. Понимаешь ты? Пшеница!

Но так как ему казалось, что штурман не понимал, Закрутин неожиданно вспылил:

— Тебе бы с девками на пятачке крутиться, а не караваны водить!

Вдруг капитан привстал, достал бинокль и начал всматриваться.

— Фролов, видишь?

Штурман пощурился на льды и сказал небрежно:

— Различаю за красноталом буксиряк какой-то…

— Эх ты! Телегу от лошади не отличил. Даром, выходит, я тебя учу, — досадливо повел плечами капитан и снова начал всматриваться.

— Это баржа, — присмотревшись, сказал штурман. — Баржа и есть!

— Баржа-то баржа, да какой дурень затащил ее в это гиблое место? Вот что я в толк не возьму!

По мере приближения буксира баржа точно поворачивалась ему навстречу. Похоже было, что она смотрит на него с надеждой и ожиданием. Зеледенело блестел ее смоленый бок, обшитый вдоль ватерлинии кривыми горбылями. Большая, огрузневшая, она как-то глухо и беспомощно гудела от ударов льдин. Крышу бревенчатого домика, поленницы дров вокруг него, ветрянки, помпы — все облепило снегом. Побелел даже деревянный солдатик на конце мачты. В обеих руках солдатик держал по сабле. Левая сабля опущена, а правую он занес над головой, точно замахиваясь на врага. У солдатика был такой бравый вид, что казалось, он приставлен нести охрану.

С баржи что-то закричали. Похрустывая войлочными туфлями по тенту, припорошенному снежком, Закрутин вышел на капитанский мостик и крикнул в медный, помятый на раструбе рупор:

— Эй, на барже! Чего по мне заскучали?

— А то и заскучали… помога нужна… — тонко и отрывисто кричал с кормы человек. Борода его, верх шапки и плечи дубленого полушубка были белы от снега, а потому человек казался пегим.

Слова терялись в шуме льда, глохли в звонком гуле плиц. Чтобы лучше слышать, капитан приложился к раструбу ухом. Округлив у рта ладони, человек выкрикивал короткими, отрывистыми очередями:

— В трюме вода… не успеваем откачивать… Бабенки измотались, грибом болеют… Спасай, капитан, как хошь…

«Грозный» приблизился. В широкой корме баржи гулко отдавались толчки колес.

Закрутин застопорил машину.

— Какой же умник бросил тебя во льду? — угадав в человеке самого хозяина — шкипера, крикнул он.

— Чего? Кто бросил-то? — переспросил шкипер. — «Баскунчак»… «Баскунчак», говорю, не довел… Льдом-то у него все плицы поизрубало — деревяшки деревяшки и есть… Сам-то ушел, а я с баржонкой… как рак на мели… А она, матушка, вон как бедует… — шкипер тряхнул бородой на льды. — Не Волга, а чисто Ледовитый океян… Не сдюжит посудина нипочем.. На тебя вся надежа-а…