Михаил Лисин - Пути и судьбы

Сварку мы закончили быстро и оба враз. Но по чертежу надо было еще проделать клюзы — окошечки для якорных цепей. И опять — я с правого борта, она — с левого, а между нами двойная железная стена. Ох и надоела же мне эта стена! Захотелось взять да разомкнуть ее. И вот железо шипит, плавится и уступает, уступает моему напору. И я видел в щиток, что и там плавится, расступается железо. И похоже было, что с той стороны ко мне стучится кто-то очень нетерпеливый.

Вот сквозь железо выметнулись искры. Сверху, снизу по всему кругу. Вдруг стало светло, будто враз открыли два окна, и, как в круглой раме, я увидел ее разгоряченное лицо. В ямочке подбородка, на лбу и даже на ресницах блестели капли пота. Я смотрел, как дрожат ее длинные ресницы, и чему-то радовался, и моя рука сама тянулась к ней, и ее рука тянулась ко мне.

Ладонь у нее — маленькая, горячая, чуточку влажная. Я держал ее в своей руке и тихонько гладил, и мы глядели друг другу в глаза. Никогда еще я не видел таких глаз! То они казались темными, и от них темнело все кругом, то делались вдруг ярко-желтыми, горели, как огонь, и жгли меня, то неожиданно синели, как Волга в тихую погоду, и были такие ясные, что в них, как в зеркале, я видел самого себя.

Долго-долго мы глядели так в глаза друг другу и от этого были такие счастливые, что, казалось, счастье никогда не кончится.

Но оно кончилось и скоро, слишком скоро! Как-то совсем неожиданно приехал капитан — между прочим, молодой, из штурманов, — и стал готовиться к отплытию.

— Пора и мне, — сказала она. — Кстати, и транспорт бесплатный.

Я думал, она шутит, а она всерьез надумала. А когда я пытался ее отговорить, сказала, что у нас в затоне хорошо, да надо возвращаться в институт — она уже и так опаздывает.

И вот «Иртыш», нарядный, с длинным вымпелом на мачте, стоит у яра на всех парах. Провожать его вышел весь затон. Парторг товарищ Баллер отметил в своей речи всю нашу комсомольско-молодежную бригаду. И про нее не позабыл. А Литоныч все смотрел на пароход, покручивал усы да повторял, поталкивая в бока своих приятелей:

— Ишь ты, совсем как новенький. Прямо как из яичка выкатился.

— Вперед, самый тихий! — скомандовал капитан, красуясь на высоком мостике.

И вот «Иртыш» тихо-тихо, словно ему не хотелось уходить из нашего затона, заработал, забурлил огромным колесом. И я вспомнил, что у меня есть тайна: как раз над этим колесом в железном кожухе я наплавил электродом ее имя — Лиляна Любомирова.

— Вперед, средний! — снова крикнул капитан, и «Иртыш» пошел быстрее, широко загребая плицами и вспенивая воду.

А она стояла на палубе, и ветер трепал ее черные густые волосы.

— Полный вперед! — раздалось опять с мостика, и вдруг все потонуло в сильном, протяжном и беспокойном гуле — «Иртыш» гудел. Не слышно стало ни грохота железа, ни визга циркульной пилы, ни скрежета грязнухи, углублявшей акваторию. «Иртыш» — высокий, стройный и весь какой-то легкий от пенной белизны — шел теперь очень быстро, и я бежал за ним, перескакивая через натянутые тросы, старые якоря и сточные канавы. И я заметил, как она перебежала на корму и протянула руки. Но «Иртыш», не переставая гудеть, уходил все дальше и дальше. Вот он вышел на Волгу, повернул, и я уже почти не видел ее. Я различил только, как что-то белое — наверное ее косынка — мелькнуло на корме. Я помахал фуражкой. И там еще раз быстро-быстро мелькнуло что-то белое, точно голубь крыльями взмахнул.

Я махал фуражкой до тех пор, пока «Иртыш», как комок снега, не растаял в плесе. Вдруг кто-то тронул меня сзади за плечо. Я оглянулся и увидел Таську.

Обратно мы шли вдвоем. Шли и молчали. Всю дорогу Таська вздыхала. А потом похлопала меня тихонько по плечу и говорит:

— Не унывай, Ермак, не вешай носа…

— Спасибо, Тася. Только и ты не унывай… И не сердись на меня, пожалуйста.

— С чего ты взял, что я сержусь? Да и за что мне на тебя сердиться?

— Так, вообще… Значит, ты не сердишься?

— Нисколько не сержусь, — ответила она. — Только я так и не поняла, что же тогда было? Сперва я думала, что это… любовь, но потом… Будем дружить, да?..

— Обязательно, — согласился я и больно прикусил губу, потому что Таська изо всех сил терла кулаками повлажневшие глаза.

Эх, Таська, Таська!

Мы дружим с ней по-прежнему, но стоит только мне нечаянно о чем-то замечтаться, как Таська сейчас же закивает на меня ребятам и даже песенку затянет: «Где ж вы, где ж вы, очи карие?»

Хотя кому-кому, а Таське-то известно, что теперь она работает инженером в городе Добрич и оттуда совсем недавно прислала мне письмо. Очень хорошее письмо, только вместо буквы «о» нет-нет да и попадется твердый знак.

Почему-то она не пишет, что за город этот Добрич — большой или маленький, красивый или нет.

Но мне кажется, что он удивительно красивый и все люди в нем очень добрые.

Вода сошла рано. Волга осела в берега. С севера подули ветры, и не успели прибрежные кусты сбросить листья, ударил мороз, повалил снег. Разом все побелело, затуманились горизонты. Повисли обледенелые ветки ив, вяло качались метелки сухого тростника, отягченные намерзшим снегом. Вода, мутно-желтая от глины, намытой дождями, с каждым днем делалась все жирнее, ленивее. Волгари ждали сала. Оно пошло в одну из ночей, когда от мороза трескался берег. Проснувшись рано утром, люди увидели на воде беловатые пятна, похожие на студень, потом ледок.

Плес опустел внезапно. Редко-редко протрубит запоздалый пароход, промелькнет шустрая самоходка, и на десятки километров — холодная сковывающая пустота.

В пароходстве уже спустили флаг навигации, как вдруг выяснилось, что в устье Суры остались две баржи с пшеницей. В каких-нибудь три-четыре дня надо было выхватить баржи из замерзающего устья и доставить в Горький.

В диспетчерской решили, что никто не сможет сделать это лучше старика Закрутина. Волгари полушутя, полусерьезно поговаривали, что-де самый громоздкий караван проведет он с закрытыми глазами. Да и пароход у Закрутина был мощный, испытанный.

По преданию, буксир, вооруженный пушкой и пулеметами, действовал в составе легендарной Волжской флотилии комиссара Маркина и был грозой белогвардейцев. Он и в самом деле носил боевое имя — «Грозный». У «Грозного» — бронированный корпус и крепкие колеса с железными плицами.

…В обратный путь вышли в сплошном сале. Временами серое небо принималось сыпать сухим снегом, и тогда людям в штурвальной рубке казалось, что они слепнут. Но постепенно прояснилось, и завиднелись берега: крутой и близкий — по левому борту, низкий и далекий — справа. В поймах до самого горизонта торчали белые стога, похожие издали на яйца, поставленные тупыми концами, а на горном берегу пестрели домики селений. Подымаясь по склону все выше и выше, они вдруг пропадали за нависшей тучей.