Василий Шурыгин - Октябрьские зарницы. Девичье поле

На верхней крышке зеленой шарманки бегали две белые морские свинки. По знаку хозяина они налетали друг на друга, обнимались и целовались. Толпа зевак аплодировала и кричала непристойности.

Ковригин, ступая шаг в шаг за Северьяновым, вдруг остановился и обалдело поднял дрогнувшие брови.

— Посмотри! — дернул он за рукав гимнастерки Северьянова. — Видишь? Куракина Таисия… торгует барахлом. Шагнем-ка к ней.

Ковригин рванулся было вперед.

— Отставить, Петр, — удержал Северьянов товарища за плечо.

— Вы о чем тут шепчетесь? — обратился к ним Борисов.

— Да вот дочь нашего помещика, князя Куракина, моя землячка, умная и смелая девка… — проговорил Ковригин. — Отец звал ее с собой во Францию, а брат, белогвардеец, — на юг, в Новочеркасск. Видишь, не поехала ни с отцом, ни с братом. Нынешней весной Степану жизнь спасла.

— Что ты говоришь! — стукнул себя по лбу указательным пальцем Наковальнин. — И ты, Степан, будучи так хорошо знаком, не подошел и не поговорил с ней по душам?!

— Не место здесь для душевных разговоров, — возразил Северьянов и сжал губы точно от боли, но Ковригин с необычным для него серьезным видом продолжал:

— Эта княжна не хуже нашей любой красноборской девки рожь жала, сено гребла, стоги топтала. А какая наездница! В седле, бывало, держится, как настоящий джигит. Одним словом, вихрь-девка.

Поговорив о судьбе Куракиной, о Корнее Забытом, четверка обогнула фланг барахольщиков, прошла шагов полтораста, толкаясь в толпе, но крестьянских телег с картофелем нигде не обнаружила.

Чей-то басистый голос, прерываемый замечаниями и смехом, укорял:

— Три дня, говоришь, не евши, а в зубах ковыряешь.

— Да у него, гляди, совсем зубов нет.

Из густой толпы вылезла вдруг та самая молодая расхристанная бабенка, что приставала к солдату. Уцепившись, за ней вихлял пьянчужка с расцарапанной рожей.

Четверка увидела наконец над головами толпы концы оглобель и лошадиные уши. Идя по рядам телег, присматривались к открытым мешкам с картофелем, Борисов приценивался, браковал, торговался. За ним с не меньшим искусством исполняли то же самое Наковальнин и Ковригин. Делали вид, что они не нуждаются в картофеле, а праздно любопытствуют. Северьянов приглядывался к мешкам с картофелем, справлялся о цене и отходил, не торгуясь.

На огромных застывших часах Сухаревской башни уснувшие «золотые» стрелки показывали полчаса восьмого, а солнце палило так, что на припеке можно было выводить цыплят. Стены башни, изъеденные сырыми ветрами, видимо, поглощали звуки, и гул голосов был тише, зато клубы табачного дыма вились почти до самого неба.

Недалеко от стены, обращенной к солнцу, слепой солдат с протянутой рукой уныло тянул горемычным басом:

Ближайшую к солдату пустую телегу, в передке которой сидела, грустно опустив голову, молодая женщина, окружила небольшая плотная толпа крестьян. У задка этой телеги стоял красивый молодой человек в студенческой куртке и убеждал крестьян не привозить больше в Москву на базар продукты…

Северьянов раньше всех из четверки заметил агитатора и подошел к толпе так, чтобы студент его не заметил.

— А ежели излишек? — гладил бороду концом кнутовища ближе всех стоявший к студенту крестьянин, — куда его, в землю, что ль?

— Вам видней, — хитро щурился студент, — сами соображайте. Сегодня облаву отменили… ваше счастье, а завтра вас всех сцапают, реквизируют ваши продукты, да еще к вам в деревню пошлют солдат, и все, что есть в ваших закромах, выгребут под лопату.

Крестьяне мялись, молчали, переглядывались.

«Наши враги наступают по всему фронту!» — подумал Северьянов, а вслух сказал:

— Не верьте ему, товарищ! — И, чтоб сразу обезоружить своего противника, применил демагогический прием Силантия Макарова, крестьянина из Пустой Копани: — Скажите, товарищ оратор, где супонь бывает, когда лошади хомут надевают?

Крестьяне хитро посмеивались, переглядывались между собой. Один из них, худой, с запавшими глазами, повел кнутовищем по своим рыжим усам:

— А вы все-таки, товарищ студент, поясните нам заданный вопрос солдата! Где же, действительно, супонь бывает, когда коню хомут надевают?

С красными пятнами на побледневшем лице студент оттолкнулся от телеги и под добродушный смешок крестьян ретировался.

— Насчет облавы, товарищи… — обратился Северьянов к ним. — Бывают… но кто имеет справку о выполнении продразверстки, тому они не угрожают.

— У нас у всех справки! — хором ответили стоявшие ближе к телеге. — Нам на самую, можно сказать, крайнюю надобность, чтоб домашний оборот поиметь, — на керосин, на спички да на соль.

Северьянов по-свойски, запросто разговорился. Начал отвечать на вопросы крестьян. Они интересовались делами на фронте. Спрашивали о чехах. Скоро ли немцы отдадут назад Украину и пойдут ли на нас войной? Или окончательно замирятся с нами… Как у нас дела с американцами, с японцами и англичанами?

Через полчаса четверка возвращалась домой с пудом картошки, насыпанной в гимнастерку Ковригина. Картофель несли по очереди.

— Ну, Степан, — останавливаясь и перекидывая картошку с плеча на плечо, выговорил Наковальнин, — тебя хлебом не корми, а помитинговать дай!

На бульваре мешок с картошкой от Наковальнина принял Северьянов. Приглушенно, но отчетливо звучали шаги прохожих. Прохладный ветер доносил слова песни:

Северьянов, слушая песню, думал о новой судьбе Корнея Забытого, о своих и его одесских мытарствах.

Вечером этого же дня, после лекций Северьянов с Коробовым по гостевым билетам, полученным от Надежды Константиновны, присутствовали на экстренном заседании ВЦИК. Заседание проходило в холодном, окутанном неспокойным полумраком зале, который освещался одной керосиновой лампой со стола президиума. Тусклый желтый свет ее еле-еле доставал до президиума и середины первого ряда, в котором особенно выделялось сухое, длинное и худое лицо человека с холодным лихорадочным блеском в глазах.

Это был, как потом узнал Северьянов, меньшевик Мартов, когда-то соратник, а теперь злейший враг Ленина. Мартов часто осматривался, глядел вокруг себя, был неспокоен. Щеки его поминутно Нервически дергались. Нижняя челюсть вздрагивала и поджималась, прикусывая что-то. Можно было подумать, что он жует резину.

Бледное лицо Ленина, сидевшего рядом со Свердловым в президиуме, было спокойно, глаза смотрели в темный, шевелящийся зал с выразительной проницательностью. Иногда он останавливал неподвижный взгляд на Мартове и вопросительно всматривался в его неспокойное лицо…