Василий Шурыгин - Октябрьские зарницы. Девичье поле
- Название:Октябрьские зарницы. Девичье поле
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Московский рабочий
- Год:1968
- Город:Москва
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Василий Шурыгин - Октябрьские зарницы. Девичье поле краткое содержание
«Октябрьские зарницы» — это правдивая, волнующая история о том, как крестьяне глухого лесного края вместе с первыми сельскими большевиками боролись за свою родную Советскую власть.
Действие повести «Девичье поле» происходит летом 1918 года в Москве на съезде-курсах учителей-интернационалистов.
Октябрьские зарницы. Девичье поле - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
— Га-а! — насмешливо и гнусаво протянул Гаврилов и чихнул. — Что-то уж очень страшно мне стало!
— Не робей, Гаврилов! — поддержал приятеля Овсов. — Крик петуха утра не делает.
Северьянов, услышав их реплики, кинул на Овсова короткий взгляд исподлобья. С какой-то необычной для него холодной резкостью в голосе медленно выговорил:
— На весь мир, Овсов, даже с твоей добротой, мягко не постелешь. — И продолжал в еще более уверенном тоне: — Теперь, товарищи, каждый учитель должен определенно и ясно выразить свое политическое лицо. С кем он? Хочет ли он служить детям рабочих и крестьян, или хочет вместе с буржуазией сойти со сцены жизни? Советская власть ждет широкой инициативы от учительства в деле реформы школы, реформы немедленной, без оглядки, бесповоротной…
Кончив речь, Северьянов испросил разрешение президиума и приступил к чтению школьной программы, бережно расправляя смуглой ладонью желтые листы.
Северьянов непоколебимо верил в ленинские принципы новой программы. Поэтому теоретические формулы ее он быстро переводил на язык учительской практики, фантазировал, увлекался и увлекал всех перспективами работы в новой школе. Иногда задерживал свой взгляд на Тане Глуховской и Даше Ковригиной, чутьем угадывая, что никто так хорошо его не понимает, как они.
Таня, казалось ему, слушала его с каким-то пытливым ожиданием и поэтому не улыбалась, как прежде, а только чуть-чуть приподнимала свои мало приметные брови с крылатой развилкой.
О школьных экскурсиях Северьянов заговорил с пылом новичка-экскурсовода, и, когда наконец привел своих воображаемых экскурсантов обратно в класс, стены зала дрогнули от бурных аплодисментов.
Когда Северьянов сел, Хлебникова заметила, играя ресницами:
— Что это вы так откровенно пронзали вашим гусарским взглядом эту молоденькую милую блондиночку?
— К кому сердце рвется, — засмеялся тоненьким, подобострастным смехом Иволгин, — на того и глаза смотрят. — И, потрепав слегка Северьянова по плечу, добавил совершенно другим тоном: — Фурор! Фурор произвели вы, Степан Дементьевич, вашим блестящим докладом. Меня, признаюсь, поразила быстрота, с какой вы так стремительно перемололи гранит новой педагогической науки. Ведь совсем недавно вы просто боялись слово вымолвить по всем этим вопросам. А сейчас, говорю с откровенной приятностью, я слушал ваш доклад с удовольствием!
— У ком выдвигает товарища Северьянова на должность замзавуоно, — проговорила Хлебникова, глядя смеющимися глазами на Иволгина.
— Об этом мы еще поговорим, — облокотившись о стол и запустив пальцы в свою черную с рыжеватым оттенком шевелюру, резко проговорил Северьянов.
Хлебникова чуть-чуть улыбнулась:
— Ну что ж, Александр Васильевич, давайте «преть»! — Цепкие глаза ее смотрели сквозь стекла пенсне спокойно, недобро и умно.
— А может быть, лучше дадим людям немножко очухаться? — возразил Иволгин, произнося слово «очухаться» с нарочито грубоватой простотой. — А впрочем, пожалуй, начнем. Михаил Сергеевич! — Иволгин любезно склонил голову к Миронченко. — Может быть, вы откроете прения?
Миронченко с минуту молчал. Взгляд у него был, как всегда, строгий, внушительный.
— К сожалению, я не разделяю, Александр Васильевич, вашего восторга от доклада, — выговорил наконец Миронченко. — У меня есть серьезные возражения… Я повременю.
«Скрипит, как немазаное колесо», — подумал о нем Северьянов и, обращаясь к Иволгину, указал на записку Овсова:
— Эсеры уже рвутся в бой.
Иволгин встал и ласково объявил залу:
— Слово имеет товарищ Овсов.
По первым рядам пробежала двусмысленная улыбка. В задних и средних — почти все сидели замкнуто.
Овсов, прогрохотав по подмосткам каблуками солдатских сапог, несколько минут стоял возле кафедры молча, то приподнимая ее обеими руками с поворотами вправо-влево, то опуская.
— Сломишь, медведь! — с приятельской фамильярной усмешкой упрекнул друга Гаврилов.
Жарынин, органически не выносивший паясничания Овсова, кинул ему:
— Держи крепче кафедру, а то убежит!
— Ничего, догоню: у меня ноги длинные. — Овсов обвел потолок пустыми мутными глазами. — Ты вот, Жарынин, сказал, что кафедра от меня убежит. А и черт с ней! Пусть бежит… Я ненавижу всякий бюрократизм, а не только школьный. Целиком солидарен в этом с товарищем Северьяновым. Но, признаюсь откровенно, до его сегодняшнего доклада я не знал, что он такой хитрый парень. Ведь что он сделал, посмотрите! Обо всем, с чем он не согласен, но о чем сейчас шумят учителя по всей Москве, он даже не заикнулся. А надо бы сказать… Честно, открыто объявляю, что непременно притащу своих учеников в город и проведу с ними экскурсию по образцу и подобию той, которую так художественно преподнес нам товарищ Северьянов. Руками и ногами голосую за такие экскурсии. Но держись, Северьянов! За то, что ты скрыл от нас, вернее умолчал, я с тобой буду драться всегда… А пока у меня ко всем такой вопрос: кто у нас министр просвещения?
— Не министр, а нарком! — поправил с раздражением Ветлицкий, предчувствуя новый и непременно наглый овсовский каламбур.
— Нарком или министр, — осклабился хитро Овсов, — какая разница! Все равно самый набольший в нашем деле Луначарский! Вот кто над нами самый набольший. И вот что он говорит нам о новой школе. Слушайте и маракуйте! — Овсов, широко раздвигая толстые губы, начал читать по записке: — «Путь к новой единой трудовой школе лежит через изгнание из старой школы парт, учебников, уроков, классов, предметов, программ и… у-чи-те-лей!.. Ибо учитель в новой школе — жизнь, а сама школа — общежитие, то есть детская коммуна». — Овсов передохнул, вытер широкой ладонью вспотевшее лицо. — Не знаю, как у вас, товарищи, — опытный и умнейший в уезде эсеровский демагог звенящим насмешливо голосом заговорил снова, — а у меня от этих слов на моей плешивой голове волосы встали дыбом, а по спине мурашки побежали.
Хлебникова встала и небрежно бросила:
— Эти слова принадлежат Полянскому, а не Луначарскому.
— Ну и что ж с того! — вывернулся Овсов, — а ваш Луначарский слушал и читал эту прожектерскую галиматью и ни словом не возразил. Значит, согласен.
— Овсов! — встал Северьянов и окинул зарвавшегося эсера быстрым взглядом. — Прошу себя вести корректнее по отношению к товарищу Луначарскому!
— Ладно! Не сердись! Кто во что горазд, тот в то и трубит! — Он продолжал свою речь уже более деловым тоном; говорил о материальных возможностях бывших церковноприходских и земских школ выполнить программу единой трудовой школы.
Северьянов глянул мельком в зорко, уставленные на него сквозь стекла насмешливые глаза Хлебниковой. Ему показалось, что стекла пенсне заблестели еще хищнее, чем обычно.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: