Василий Шурыгин - Октябрьские зарницы. Девичье поле

Спокойное лицо Иволгина медленно покрылось румянцем. Раскланиваясь любезно, он объяснил, что, говоря о преждевременности участия родителей на педагогических советах, он имел в виду только специальные методические заседания педсоветов, но что вообще он не против участия родителей в школьных органах…

Хлебникова, к удивлению многих и особенно Северьянова, отказалась от предложенного ей Иволгиным слова.

Северьянов попросил перед заключительным словом сделать маленький перерыв. Он решил еще раз поговорить с активом левого учительства о составе уездного оргбюро союза учителей-интернационалистов, которое он задумал предложить создать сразу же после принятия резолюции по его докладу.

Северьянов подошел к кучке учителей-интернационалистов, сгрудившихся вокруг Ветлицкого, Барсукова и Жарынина.

— Ну, брат, сегодня ты богач, и потому с тебя полагается! — встретил Северьянова Борисов.

— Кому, Коля, нечего терять, тот всегда самый богатый человек. Ты почему не выступил?

— Быть хорошим слушателем, Степа, и заражать своим примером других не менее полезно, чем ораторствовать.

Ветлицкий, Жарынин и Барсуков продолжали разговор об удачно выдержанном сегодня бое с вусовцами.

Борисов с неторопливой усмешкой толкнул обеими руками Ипатыча в бок:

— Предатель! — и тихо, с притворной важностью, — Северьянову: — На кого ты так воззрился? От твоего огненного взгляда море высохнуть может.

Северьянов посмотрел своему приятелю в глаза и, ничего не сказав, снова начал искать кого-то в зале.

— А знаете, господа, самарское правительство накануне краха, — говорил бас.

— Зато чехословаки, — протянул тоскливо кто-то, — заняли Симбирск…

— Не ожидал, не ожидал я, господа, что Александр Васильевич, эта умнейшая теоретическая голова в нашем уезде, забредет в болото бариновской эмпиреи.

— Да, да! Такой философ! — врезался голос на высокой ноте. — Теоретик! Ушинский! А вот, поди ж ты!..

— Теоретик! — протянул тоскливо сообщивший о занятии Симбирска чехословаками. — Плохи дела у большевиков: в Питере и Архангельске холера…

— А союзники молодцы: начали теснить немчуру.

— Я пока верю, — убеждал кого-то и себя Демьянов, тонируя свою речь под Иволгина, — что большевики не всерьез.

— А когда решишь, что они всерьез, — возразил ему кто-то с издевкой, — тогда начнешь громче их орать за коммунию?!

— Что я, дурак — на рожон лезть?

— Да, ты не дурак, ты умно уйдешь во внутреннюю эмиграцию! — продолжал уже зло собеседник Демьянова. — А по-моему, все эти интернационалисты — типичные прислужники власти, которые не ведают, что творят, и все они тянутся к теплым местечкам…

— Тактика аполитичности, — доказывал кому-то решительный голос, — сейчас глупейшая тактика…

Северьянов прошел в соседний с залом класс. Актив учителей-интернационалистов был там. Они начали обсуждать кандидатов в оргбюро нового учительского союза. Когда актив окончательно и единогласно утвердил всех кандидатов, Северьянов пошел побродить. В глазах его светилась какая-то необыкновенно радостная мысль. Часто осматриваясь по сторонам, он искал в толпе Глуховскую. Нашел ее рядом с Дашей Ковригиной. Она смотрела на него осторожно и чуть-чуть улыбаясь вдумчивыми открытыми глазами.

— А беспартийным можно вступать в Союз учителей-интернационалистов? — Темно-зеленые глаза Глуховской наполнились живой искренней любознательностью.

Смысл слов до Северьянова дошел не сразу. Всем его вниманием овладел ее голос.

— Можно, конечно! — ответил наконец Северьянов, встряхнув волосами и улыбнувшись. — Тому, кто желает вступить в Союз учителей-интернационалистов, надо только одно: стать на платформу Советской власти.

— А какая она, эта платформа? Золоченая, что ли? — задиристо, что очень не шло к его важному виду, крикнул, проходя мимо, Миронченко.

— Обыкновенная, рабоче-крестьянская! — глянул на сильно полинявшего вусовского вождя Северьянов и добродушно улыбнулся своими цыганскими глазами.

— Он сегодня определенно поглупел! — заметила Даша Ковригина о Миронченко. Северьянову сказала: — Познакомьтесь! — И, улыбаясь загадочной улыбкой: — Таня.

Северьянов под пристальным и неподвижным ее взглядом как-то глуповато выговорил:

— Очень приятно! Северьянов Степан. Вы, Таня, работаете в городской школе?

— Нет, но мне предлагали место в городской школе, когда я окончила учительскую семинарию и подала заявление инспектору. Я попросила назначить меня в деревенскую школу. Наша школа новая, земская, в тридцати верстах от железной дороги. Кругом дремучие леса…

Северьянов слушал Глуховскую с каким-то радостным и доверчивым выражением на лице.

— А я думал, что вы гимназистка, — сказал он, когда она замолчала.

Глуховская ничего не сказала на это, только серьезно посмотрела на Северьянова. Он вспомнил свою пустокопаньскую школу, и грустно у него стало на душе.

— Прошлую зиму я учительствовал в бедной школе… Обидно было за моих учеников. Бедность все-таки скверная штука.

— Когда ей придают значение, — простодушно, но серьезно возразила Даша, — а когда ей не придают значения, то бедность, по-моему, не чувствуется.

«С ней не заскучаешь, — подумал Северьянов о Тане и мысленно сравнил ее с Гаевской и Токаревой: Гаевская со мной была почти всегда «себе на уме». У Токаревой было мало того, в чем я очень нуждаюсь… А Таня?.. Вся то самое, что я так долго искал и чего мне самому очень не хватает».

Быстрым и внимательным взглядом Таня окинула задумчивое лицо Северьянова, и чистая лучезарная улыбка сверкнула под ее влажными ресницами.

— Вы не уважаете Хлебникову? — спросила она.

— Да! — не сразу и нерешительно ответил Северьянов.

— А почему вы не сразу и так нерешительно ответили?

— Потому что это очень трудный вопрос. Над Хлебниковой во многом еще довлеют буржуазные пережитки.

— Ей кто-нибудь об этом говорил?

— Не знаю.

— А вы говорили?

— Нет.

— Мне очень хочется сказать ей, что она не коммунистка.

— Ради бога, Таня, не делайте этого!

— Почему?

— Я сам скажу ей.

— Михаил Емельянович Демьянов говорил мне, что никаких коммунистов у нас в России нет, что многие по недоразумению только назвали себя коммунистами… Я сказала, что это неправда… Но Хлебникову никто среди учителей не считает коммунисткой. И почему она среди вас?

— Ленин, Таня, — Северьянов смутился и даже покраснел, — Ленин говорит, что мы новое общество строим не руками людей в белых перчатках, а руками людей, искалеченных капитализмом.

— Хлебникова искалечена капитализмом? — сказала Глуховская с какой-то скрытой досадой. У нее разлился румянец по лицу и шее. Прямо, серьезно, испытующе смотрела она сейчас в глаза Северьянову.