Василий Шурыгин - Октябрьские зарницы. Девичье поле

— Ромася не видели?

— Нет.

— Господи, куда же он запропастился? А твой татка, Аленка, дома?

— Дома. С лесником там ругается.

— Побегу к нему.

— Постой! Что случилось? — тревожно спросил Николай: волнение Наташи передалось и ему.

— Учитель пошел к Кузьме, а за ним, сама видела, сейчас же ввалились Орлы — все три брата.

— К нам уже заявились! — процедил сквозь зубы Слепогин. Он знал: после собрания депутатов в Красноборье братья Орловы по всем деревням объезжали бывших и настоящих своих сочувственников; вот пожаловали и к Кузьме, который всегда поддерживал их политику. Проговорил:

— Бегите за Семеном Матвеевичем, а я живо найду Ромася! — И уже на ходу додумывал: «Дело нечистое, напоят учителя снадобьем и пошлют со дна рыбу ловить».

Улица опустела. Слышался близкий загадочный шорох леса. Над хатами стояла прежняя глубокая пустынная тишина. Где-то на краю деревни старая дворняга встретила кого-то хриплым лаем, который гулко отдавался в дремучей чаще. И опять все замерло.

Николай осторожно подкрался к хате Кузьмы Анохова, вынул из бокового кармана своей серой свитки наган и сунул его за пояс штанов. Перед крыльцом обошел коляску, запряженную рысаком, тихо жевавшим овес в кошелке, приник к оконной раме.

Под божницей на почетном месте сидели братья Орловы. Кузьма — против них, спиной к полку, завешенному дерюгой, за которой к стенке спала жена Кузьмы с детьми. «Где же учитель?» — мелькнуло в голове Слепогина.

Из избы тянули теплые запахи: самогонки, ржаного свежего хлеба и копченого окорока.

— А ведь у тебя, Кузьма, тоже двор кольцом и амбар с крыльцом, — говорил Емельян Орлов, видно, после неудовлетворительных для братьев переговоров с хозяином.

Кузьма покачнулся на скамейке.

— Топором, долотом да честным хребтом нажил! — возразил лучший в округе плотник-столяр; кивнув на порезанный крупно окорок, добавил: — Ешьте, сколько душе угодно: вволюшку, в раздолюшку! А ваша политика… теперь она мне совсем без надобности.

— Значит, наотрез отказываешься у князя подряд взять? — возобновил переговоры Емельян. — Зря! У него для тебя на целую зиму работы — во! — Емельян резанул ладонью себе по горлу. — А плата двойная супротив прошлогодней. И на кой ляд ты, Кузьма, в это воровское дело влип? Шингле хату они и без тебя сгламаздают.

Кузьма усмехнулся хитро одними глазами. Маркел недовольно, с упреком, процедил:

— Кузьме нужны ваши керенки, как мертвому попу кадило. Кузьма окончательно перешел к большевикам.

— Ничего на свете не бывает окончательно, — ухмыльнулся Кузьма. — Большевистская программа мне сейчас…

— Выгодней! — вставил поручик, молча и зорко наблюдавший за Кузьмой своими круглыми карими глазками.

— Выгодней… — признался Кузьма.

Анатолий встал из-за стола, тише тени прошел по хате, у порога остановился и задумался.

«Тих ты, да лих! — подумал о нем Кузьма. — Молчал, как стена, а теперь кукиш из рукавицы кажешь». Маркел тоже встал.

— Ты, Кузьма, подумай! От нас зря откалываешься.

— Пошли! — скомандовал братьям привыкший приказывать Анатолий. Орловы, не прощаясь с хозяином и даже не закрыв дверей, вышли на улицу. Кузьма долго сидел за столом, опустив голову на ладони. Встал медленно, убрал со стола четверть с самогоном под лавку, хлеб и окорок — в подвесной шкаф на стене, опять сел и задумался: «У рака мощь в клешне, а у Орловых — в мошне. Некоторые потянутся за их мошной. Миллян — мастер увещать словами. Хоть и рыло у него свиное, зато голос соловьиный. Не одному он еще с лаптями в рот влезет…» Встал, подошел к полку, поднял полог. Жена его лежала, уткнувшись лицом в плечо старшему сыну. Северьянов, лежавший с краю полка с открытыми глазами, сел. В сенях послышалась возня и голос лесника:

— Чего ты меня пихаешь своим осиновым дышлом?

— Из этого дышла тридцать три холуя вышло, ты тридцать четвертый.

Кузьма открыл дверь. Проталкивая перед собой через порог лесника, Семен Матвеевич поставил в угол сырой осиновый кол рядом с веником:

— Ну вот, хошь сбоку припека, а и мы тут. Всю дорогу, анафема, упирался, кричит, будто черт с него лыко дерет.

— Не хочу свою голову в вашу петлю совать! — пробормотал Корней, озираясь, снимая и опять надевая свой треух. — Мне моя голова дорога. — И сделал шаг назад, к двери.

Семен Матвеевич перегородил ему дорогу:

— Зря шапку надел: я тебя не совсем еще отпел. — И протолкал лесника в красный угол, под образа: — Видишь, какой тебе почет?

— Почетно, да уши мерзнут! — буркнул Корней, но на этот раз покорился, сел за стол, подергивая плечами, как на морозе.

— Зябко, что ли?

— Зябко.

— Рака на водке настой, выпей — как рукой снимет. — Семен Матвеевич проследил, насколько успокоился его приятель, и обратился к Кузьме: — Я ему предлагаю завтра чуть свет отметить нам в Сороколетовской даче деревья на хату Шингле.

— А что я скажу князю? — возразил Корней, потирая ладони.

— Плюнь ты на своего князя!

— Тебе сверху легко плевать, а попробуй-ка вот снизу!

— Почему же это я сверху, а ты снизу?

— Потому что ты теперь выше князя себя ставишь, а я человек маленький. Да и ежели, между прочим, мы все в старостах ходить станем — некому будет и шапки перед нами снимать.

Семен Матвеевич подошел к Кузьме:

— Учителя куда девал?

Северьянов вышел из-за полога.

— Чего Орлы к тебе прилетали? — поздоровавшись с учителем и Кузьмой, продолжал допрос Семен Матвеевич.

— Предлагали у князя подряд взять на постройку нового флигеля.

— Очень уговаривали?

— Миллян, можно сказать, на карачках ползал.

— Миллян в ногах ползает, а за пятки зубами хватает.

Семен Матвеевич снял шапку, бросил ее на лавку и начал набивать трубку. Стоя среди хаты, он испытующе уставил в лицо Кузьме левый; широко округлившийся глаз. Правый, как всегда в таких случаях, сузился, почти закрылся:

— Ловко подъезжали они к тебе, Кузьма, а ведь главная задача у Емельяна сорвать постройку хаты и Шинглу опять натравить на ревком.

— Видно, что так! — согласился Кузьма.

Семен Матвеевич подошел к леснику:

— Слышал?

— А мне что до того? У меня на чужое добро руки не чешутся.

— Эх, Корней! По бороде ты — Авраам, а по делам — хам. — Семен Матвеевич выкатил из трубки горячий уголек. В душе лесника сейчас шла борьба между желанием отгородиться от большевиков и страхом перед последствиями.

На улице послышались торопливые шаги. Спустя минуту лихо открылась дверь. На пороге встал Ромась. Из-за его плеча выглядывал Николай Слепогин, Ромась скользнул взглядом по хате:

— Улетели?

— Коротко шагал, — сердито, с грудным свистом потянул из своей трубки Семен Матвеевич.

— Садитесь! — улыбаясь, подвинул скамью Ромасю Кузьма. — Доброму гостю хозяин всегда рад. Что там, в Сороколетове?