Василий Шурыгин - Октябрьские зарницы. Девичье поле

Шингла с необыкновенной для него верткостью проверил устойчивость лап треноги и прильнул рыжей шерстистой бровью к затвору пулемета. Роман подтянул ближе коробку со скаткой ленты. Северьянов прошагал в цепь. Минут через двадцать мимо него с криком «казаки!» проскакали дозорные… Через полчаса, не более, из-за леса выскочил жиденький разъезд карателей. «Ишь, как они о нас плохо думают!» — бросил кто-то в цепи Северьянова.

— Настоящие… старорежимные… — ехидно заметил Ромась, вглядываясь в черные полушубки и папахи с красными доньями и желтыми кистями. — Керенский во все новенькое нарядил.

К остановившемуся разъезду казаков подскакал офицер в серой мерлушковой папахе и зеленой бекеше. За ним облегченной рысью выдвинулась из-за леса большая колонна в черных полушубках и на черных конях. Когда она подтянулась к разъезду, офицер выхватил клинок, вертанул им над головой и пустил своего коня полевым галопом, устилая за собой дорогу белой лентой пыли.

Ковригин, стоя на правом фланге цепи, лежавшей поперек дороги, махнул рукой:

— Приготовиться! Два залпа в воздух.

— Лавой прут, — поправил наводку, собираясь резануть первой очередью по головной шестерке казаков Шингла.

— Казачишкам невдомек, видно, — отозвался из цепи Вордак, — что мы пулям давно кланяться перестали.

— Эх, была не была, — вздохнул Василь, прицеливаясь в офицера. — Узнают они сегодня, что на своей улочке и курочка храбра.

Северьянов приложил глаз к прицельной раме пулемета. Но Шингла предупредил его и поднял в воздух ствол.

— Не доверяете? Думаете, приказ нарушу и резану по казакам, да?

— Не обижайся, Крупенин, не такая сейчас минута.

Больше сотни молний блеснуло над дорогой и справа и слева от нее перед опушкой леса. Заупокойным пением пуль всколыхнуло воздух. Будто заколачивая в крышку гроба гвозди, простучала первая пулеметная очередь. Перед лошадью офицера брызнула черной кровью земля. Первые ряды казаков осадили коней на всем скаку. В головной шестерке двое кубарем полетели через головы своих лошадей. Задние смяли строй, многие рванули лошадей в стороны и загалопировали по полю обратно к лесу. Упавшие вскочили и побежали следом за своими лошадьми по полю.

— Эх, кабы сотню таких вот лошадок, — кивнул Вордак на привязанных дозорными к ели рысаков, конфискованных ревкомом у князя Куракина, — дали бы мы сейчас казачишкам прикурить, да так, чтоб каждый из них всю жизнь от своей тени шарахался.

— Если бы да кабы, — усмехнулся Ковригин. Следя зорко за скакавшими к лесу карателями в бинокль, бросил в цепь: — Можно закурить!

— Не приняли боя, — сказал с спокойной радостью Стругов, выходя с винтовкой из кустов. Остановясь возле Вордака, он вытер полой шинели потное лицо.

— Это, видно, из тех, что всю войну на мирных жителей в атаку ходили! — поддержал Северьянов. — А удирают толково.

— Их теперь пошлют офицерам шпоры чистить! — съязвил Ковригин и, с обычными для него бегающими огоньками в глазах, продолжал следить за карателями. Казачий офицер рысил рядом с первыми шеренгами и то и дело поправлял папаху. Видно, покорился, бедняга, неудачной судьбе. Не ожидал, должно, что перед каким-то затерявшимся в лесной глуши селом его встретят ружейным и пулеметным огнем.

— Не помогло! — выговорил Ромась.

— Что не помогло? — спросил Северьянов.

— А то, что казачишкам Керенский выдал новенькое обмундирование.

Из кустарника с берданкой на плече подошел Федор Клюкодей, сел рядом с Ромасем, причесал пятерней всклоченную шевелюру.

— Вот бы теперь всем отрядом на Корытню, кулачье оттуда вытурить.

— Видно, оно тебя шибко обидело, Федор Игнатьевич? — встряхнулся Ромась, по лицу которого можно было Заключить, что он не прочь совершить такой поход.

— Волчий билет куркули Федору до сих не меняют на пачпорт! — процедил сквозь зубы Шингла, сворачивая толстую и длинную папиросу.

Федор грустно посмотрел на Северьянова.

— С тех пор, как мы с тобой встретились на мосту, пять раз ходил в Корытню. Там теперь за главного учитель Овсов, громила вот с эту сосну, скалит лошадиные зубы: «Ты, говорит, двенадцать лет у черта на рогах ездил по белу свету. Теперь один-два таких осталось, а там и на погост».

Северьянов сломал ветку ели.

— Ты ему не плюнул в рожу, Федор Игнатьевич?

— А бог с ним…

— Подождем с полчасика, посмотрим, как себя казаки дальше вести будут. Если не пойдут в новую атаку, сразу же зайдем с тобой в ревком, получишь настоящий паспорт. — Северьянов улыбнулся. — Правда, с двуглавым орлом и печать волостного старшины. Земцы свою не сдали. — Северьянов бросил ветку на затвор пулемета и поспешно удалился к Ковригину, возле которого уже собрался штаб местной самообороны обсуждать создавшееся положение.

К пулемету подошел Василь, сел на траву рядом с Шинглой.

— Целил же хорошо! Мушку снизу подводил и на ж тебе, того-сего, промахнулся. А конек под ним добрый был.

— Я всю шестерку гнедых в коммунию хотел привести, — оскалил большие желтые зубы Шингла, — да товарищ Северьянов помешал. — Сквозь сощуренные белесые ресницы Шингла смотрел хищно на уползающую за лес колонну казаков. — Га! Курощупы! Мы новую жизню закладаем без богачей-кровососов, без помещиков-грабителей, а вы? Защищать князя Куракина прискакали! Это вам не девятьсот пятый год!..

Со старой звонницы, держа в руке веревку, наброшенную силком на било, Николай Слепогин недоверчиво оглядывал слезящимися глазами большак и подползавшие к нему змейками полевые и проселочные дороги.

На краю деревни тоскливо завывала собака. За печкой назойливо пилил сверчок. Стекла в окнах черные-черные, и кажется, чьи-то недобрые глаза смотрят сквозь них в каморку. Лампа начинает коптить, а достать из-за печки бидон и налить керосину лень…

Три часа ночи. Северьянов никак не придумает начало письма Гаевской. На столе рядом со стопкой проверенных тетрадей — куча бумажных лоскутков. На некоторых из них — стихотворные строки. Вздохнул и снова наклонил голову над чистым голубым листком бумаги. «Вас испугало вчера возможное пролитие крови…» — написал и почувствовал, что слово «испугало» не подходит, «пролитие» — сразу же зачеркнул. Задумался. Посмотрел вокруг себя. Взгляд остановился на прокопченных досках двери. «Надо ударить по ее религиозным предрассудкам!.. Ударить?..» Губы скривились в горькую улыбку. Написал над зачеркнутым «испугало» слово «возмутило», но зачеркнул и это. «Недаром она спросила меня тогда, кто у нас был учителем русского языка». Думал, думал и, наконец, зачеркнул всю фразу и быстро стал писать: «Вы вчера молились в церкви, чтобы не пролилась человеческая кровь. Это говорит о вашей доброте. Но что кровопролития не было, не ваша молитва тому причиной. Не обижайтесь, ведь вам пишет неверующий в существование бога и черта человек. Кровопролития не было потому, что мы оказались сильнее того, как о нас думали. Казакам представили нас в виде неорганизованной банды, а мы их встретили по всем правилам полевой войны. Да и не тот воздух теперь, которым дышат, конечно, и казаки…