Василий Шурыгин - Октябрьские зарницы. Девичье поле

— А ты бы в зятья к ним.

— Это после того, как она с Маркелом на сеновале валялась? — метнул Ромась насмешливые карие глаза на кровать. Северьянов не сдавался:

— А ты все-таки, я вижу, любишь и сейчас ее больше, чем Просю.

— Брось, Степа, чужую любовь аршином мерить! — резко выговорил Ромась. — Ты бабий непротивленец.

— Непротивленец бабий! — с усмешкой повторил Северьянов. — Это ты верно сказал. Не любил я, видно, по-настоящему никого из всех, которые…

— А теперь кого-нибудь любишь?

Северьянов задумался и ничего не ответил. Ему трудно было говорить и потому, что он устал, и потому, что Ромась уколол его в самое больное место. Северьянов дал себе клятву: вести себя с Аришей строго по-братски. Семен Матвеевич шумно ввалился в каморку, шурша своими подшитыми кожей лаптями. Он держал в руке деревянную миску с крупной моченой антоновкой.

— Бери любое! Аришка самые лучшие отобрала. Всю капусту в бочке перерыла.

Северьянов с жадностью впился зубами в самое крупное, сочное яблоко.

— Не кисло, как репа!

— Смага у тебя во рту от жары большая, — пояснил Семен Матвеевич, — а яблоки первый сорт. Ешь, ешь, от моченой антоновки смага пройдет, шея будет белая, а голова кудрявая.

За дверью кто-то потопал ногами и кашлянул, вроде спрашивая: «Можно, мол, войти?» Семен Матвеевич поставил миску с яблоками на стол.

— Ну, заходите! Что расплясались за порогом?

В комнату вошли, ступая тихо, как ребята ходят воровать горох, Василь с рукой, висевшей на марле, Слепогин Николай, Корней Аверин, Силантий и Кузьма. Василь сразу уселся на табурете, а остальные на полу у лежанки. Семен Матвеевич вынул из своего овчинного размахая бутыль первака, настоенного на целебных травах.

— Это для очищения крови! — поставил бутыль на стол.

Северьянов положил недоеденное яблоко рядом с бутылью, наполненной густо-зеленой жидкостью:

— Убери сейчас же эту дрянь, Семен Матвеевич!

— Зря! Что людям полезно, то и нам с тобой, Дементьевич, не вредно.

— Убери, прошу! — Северьянов болезненно сморщил бледный лоб. Знахарь вспомнил, что у него на голове треух, сдернул его небрежным движением, вытер запотевшую бутыль ладонью и сунул обратно в карман. Хитро сощурив глаза, он повел их на учителя:

— Раз я тебе моим декохтом не угодил, другим обрадую.

— Чем же это?

— Корней Аверин Советскую власть признал.

— Грош цена такому признанию, — возразил Ромась. — Совет вместо князя стал паек выдавать и жалованье, ну вот теперь мы и за Совет. А плати князь…

— Тогда, — подхватил Василь, — опять: чей хлеб ем, того и песни пою.

— Нет, ребята, — со степенной хитрецой возразил Силантий, сидя на корточках и глубже подбирая под себя ноги, — не то вы говорите. Сегодня я с Корнеем долго беседовал о политике. Совсем другой человек стал! «Ежели, говорит, самый образованный в России человек, Ленин, во главе Советов, значит, это власть настоящая». — Силантий из-под мохнатых бровей добродушно покосил маленькие глазки на лесника. — Словом, теперь мы с Корнеем решетом в хату свет не носим.

От охватившего всех простодушного смеха Северьянову показалось, что в его тесной каморке стало уютнее. Ему также показалось, что он только что родился. Его все радовало сейчас. На все смотрел он счастливыми глазами. От каждого звука приятно замирало сердце. Каждое лицо казалось добрым и милым.

В каморку вихрем влетел Вордак. Не снимая папахи, рванулся к Северьянову и весело улыбнулся.

— Значит, опять рубимся с бандюками и пожар мировой революции разжигаем! А у крыльца… народ собрался! Спрашиваю: «Зачем?» — «Учитель помер». Вошел, глянул, а ты, брат, вон какой молодец!

Стругов, входя в комнату, с тихой радостью подошел к Северьянову:

— Поборол, значит!

Вордак подергал Семена Матвеевича за веревочку, свисавшую с шеи на грудь, за пазуху полушубка.

— Что это у тебя там? Часы?

— Мешочек с землей от семи могил! — серьезно объявил Ромась. Но все видели, что за этой серьезностью притаилась плутоватая насмешка. — В тот день, как заболел учитель, Семен Матвеевич и повесил этот мешок у себя на груди.

Но никто не засмеялся. Все уставились в деревенского колдуна. Ромась продолжал:

— С этой землей мы и в городе белых усмиряли.

— А что, не помогло?! — поднял Семен Матвеевич на Ромася блеснувшие глаза.

Вордак снял папаху, бросил ее на стол:

— Степан Дементьевич, — обратился он тихо к Северьянову, — мы пришли тебя проведать, но раз так получилось, что президиум волисполкома почти весь налицо, потолкуем о неотложных делах. А?

Северьянов положил в миску огрызок третьего яблока.

— О неотложных потолкуем.

Вордак оглядел каморку и набитую уже битком людьми прихожую и проговорил:

— Заседание президиума волисполкома. Дела, товарищи, такого рода… Заходи, заходи, Артем! И ты, Федор Игнатьевич! Что прячетесь?

В каморку в сопровождении Федора Клюкодея вошел рослый, розовощекий молодой солдат. Не снимая серо-зеленой помятой фуражки, он, подтянувшись по правилам строевого устава, отдал всем честь, а потом снял фуражку. Северьянов оттолкнулся локтем, сел на кровати.

— Я собирался к вам, да вот слег! Проходите, садитесь!

Прислонясь плечом к дверной притолоке, Артем переступил с ноги на ногу и пропустил Федора, которому Василь освободил табурет.

— Ну, объявляй повестку! — обратился Вордак к Стругову.

В политическом развитии и как организатор Вордак шел впереди Стругова, хотя так же, как и Стругов, даже газеты редко читал. В отсутствие Северьянова он всегда брал инициативу, начинал разговор, подсказывал выводы. Так случилось и сейчас, даже в присутствии Северьянова. Стругов медлил.

— О второй реквизиции излишков хлеба, — выговорил, наконец, он, — докладывает Вордак.

— Доклад короткий, — начал Вордак. — Из города опять просят хлеба. Советую разложить на богачей, на зажиточных, опереться на бедноту.

— Опереться на бедноту?! — с издевкой повторил кто-то в толпе, в прихожей. — Ну и пусть эта опора хлебом вас кормит!

— Кто это там? — шагнул к двери Вордак. — Молчишь, паразит, подосланный массы разлагать?!

У дверей вспыхнул огонек выстрела. Коренастый парень с вьющимся черным пушком на щеках и подбородке в самодельной овчинной папахе и полушубке ахнул плечом в дверь и вылетел на улицу. Вордак, прижав ладонь к груди, бросился за ним. С поднятым вверх наганом следом промчался Коля Слепогин, за ним Ромась, Артем и Василь. В прихожей поднялась суматоха. После беспорядочных выстрелов на улице, через толпу, гудевшую в сенях и в прихожей, Ромась и Слепогин медленно провели под руки Вордака. Василь, задержавшись у порога, оправдывался:

— Ну что я, того-сего! Правая не действует. С левой резанул, а он уже черт знает где!.. через дорогу в кусты метнулся.