Василий Шурыгин - Октябрьские зарницы. Девичье поле

В комнате общежития, где жил Северьянов со своими земляками, за столом у высокого узкого окна Ковригин писал письмо жене. Борисов возле своей кровати на стуле молча читал газету с воззванием учителей, собравшихся в каком-то захолустье.

Борисов, как и Ковригин, был «годок» Северьянову, то есть родился в одном с ним году, но, будучи единственным сыном у отца, не был призван в армию, потому и не обладал военной выправкой, не утратил еще спокойную рассудительность деревенского жителя. В его глазах, добрых и внимательных, с напуском чуть припухших век, светилась неторопливая мысль, наделенная ненавязчивым природным юмором.

«Признавая Советскую власть, — гласило воззвание, — учительство будет заодно с ней работать в обновленной школе по программе, выработанной при непременном участии учителей в строительстве новой школы… Программы, выработанные народными учителями на местах, помогут Всероссийской комиссии понять все, что нужно народу, так как эти программы вырабатываются на основании опыта, приобретенного долголетним общением с народом. Да и самим учителям будет легче проводить в жизнь то, над чем они сами работали…»

«Дам почитать Северьянову, — решил Борисов, — а то он хоть и член Всероссийской комиссии, о которой тут упоминается, а наверняка не читал это воззвание». Он с минуту вдумчиво и чутко вглядывался в Северьянова, который неподвижно лежал навзничь на кровати, с хмурым лицом, выражавшим строгую сосредоточенность. «Дам почитать в другой раз», — наконец решил он. Борисов, хорошо зная вспыльчивый характер Северьянова еще со времени их совместной учебы в высшем начальном училище, осторожно переложил газету на подушку своей кровати.

Северьянов не любил, когда ему, как он выражался, мешали учиться думать. А сейчас он думал. Северьянов пристально всматривался в возникший в его памяти образ Ленина и спрашивал себя: «Почему Ленина я уважаю и люблю как родного, как самого кровно близкого мне человека?» И тут же отвечал себе: «Потому, что слова Ленина можно сразу и смело претворить в жизнь, в работу, драться за них». Северьянов закрыл глаза, вспомнил заученный им на память текст из брошюры «Очередные задачи Советской власти», которую подарил ему Ленин: «Мы, партия большевиков, Россию убедили. Мы Россию отвоевали — у богатых для бедных, у эксплуататоров для трудящихся. Мы должны теперь Россией управлять. И все своеобразие переживаемого момента, вся трудность состоит в том, чтобы понять особенности перехода от главной задачи — убеждения народа и военного подавления эксплуататоров к главной задаче — управления».

Тяжело вздохнув, Северьянов сел на кровати и уставил задумчивый взгляд в Борисова: «Этот чудодей станет хорошим ленинцем и будет исподволь и неотступно истреблять все подлое, двоедушное и грабительское».

— Слушай, Степан! — заговорил Борисов, не подозревая, что Северьянов думает о нем, — тут вот в газете воззвание учителей. И тебя это касается, на-ка, прочти!

Северьянов взял газету и стал читать заголовки первой полосы, изредка скользя взглядом в сторону Ковригина, который заклеивал письмо.

— Воззвание написано в нашем духе, — поднялся из-за стола Ковригин, собираясь отнести письмо на почту.

— Есть посерьезнее дела. — Северьянов положил рядом с собой на кровать газету и обеими руками согнал складки своей гимнастерки под ремнем. — В Москве у нас под боком эсеры и меньшевики в союзе с монархистами контрреволюционный заговор организовали. Савенкова назначили главой правительства военной диктатуры…

— Но этот заговор раскрыли и раздавили, — возразил с ленцой Борисов.

— И впредь будут раскрывать и давить! — поднял загоревшиеся глаза Северьянов. — Но подлость, но бесчестие, но грязь-то какая! А? И они смеют называть себя после этого социалистами?!

Ковригин остановился у двери, несмело надевая свою офицерскую фуражку.

— Дело это, конечно, очень грязное и серьезное. Этот генерал Довгатор, ископаемый монархист, собирался опереться на немецкие штыки, четыреста царских офицеров уже завербовал.

— Генерал Довгатор монархист, но каковы в этой подлой истории наши эсеры и меньшевики? — Северьянов встал с кровати и порывисто прошагал к окну. — С монархистом Довгатором союз, а с Деникиным и Красновым связь установили… И что же это за подлый народ! А Коробов настаивает: «С ними спорить надо, убеждать их надо…»

Ковригин, постояв у двери, осторожно открыл ее и вышел. Северьянов взял со стола другую газету и карандаш, нашел нужное место на последней полосе газеты, обвел это место карандашом и подал Борисову.

Борисов всмотрелся в обведенный карандашом абзац и начал читать вслух:

— «Ввиду обнаружения связи московских контрреволюционеров-заговорщиков, в центре которых стоят правые эсеры, с восстанием погромных банд в Саратове, мятежом казачьего генерала Краснова на Дону и восстанием белогвардейцев в Сибири, ввиду разнузданной агитации контрреволюционеров, стремящихся использовать продовольственные затруднения народа в интересах восстановления власти капиталистов, Совнарком постановил объявить военное положение в Москве…»

— Ну?! — спросил Северьянов, стоя рядом и не сводя испытующих глаз с Борисова.

— Да, очень серьезный момент! — вздохнул Борисов, а сам глядел на носки своих порыжелых сапог — чистил без ваксы, слюной.

Северьянов тихо зашагал по комнате:

— Эти учителя, что обнародовали свое воззвание, собрались в какой-нибудь деревушке, вроде моей Пустой Копани, и, может быть, только-только еще, да и то с оглядкой, карабкаются на платформу Советской власти, а нам с тобой, Коля, возможно, сегодня придется стать под ружье.

— Что ж, по-твоему, — возразил спокойно Борисов, — учительский съезд-курсы закроют?

— Закрыть не закроют, — Северьянов вдруг решительно повысил голос, — а надо бы почистить наш съезд-курсы от эсеров…

У порога комнаты стоял Шанодин, загадочно блестя умными глазами. Подняв руку с газетой, он вызывающе обратился к Северьянову, словно продолжая неоконченный с ним спор:

— Читал?

— Читал! — ответил не менее вызывающе Северьянов и — прямо в лоб: — А тебе, Шанодин, видно, по душе кулацкие мятежи?

— Но, но! Без демагогии. При чем тут моя и твоя душа? Тут политика.

— И, по-твоему, она лучше, когда без души?.. Вашу умную политику одобряют кулаки, а бедняки нет. Кулаки считают ее умной, а бедняки — глупой.

— Хватит! Надоело: кулаки, бедняки… На вот, прочти! Погибли замечательные русские люди — вожди красного казачества Подтелков и Кривошлыков. Первые большевистские ораторы на Дону. Дельные ребята: сорок шесть казачьих полков под красные знамена Советов поставили.