Михаил Лев - Если бы не друзья мои...

Когда три дня спустя Тодя и доктор снова пришли к губернатору, в кабинет их не пустили. Чиновник с широкими пышными бакенбардами небрежно ответил на их приветствие и даже не предложил доктору сесть.

Доктор уже не раз и не два измерил приемную вдоль и поперек. Квадратики паркета так блестели, что в них, как в зеркале, отражались стенные часы, царский портрет и расписной потолок. Белая, окантованная позолотой дверь открылась, и порог важно переступил вице-губернатор — камергер царского двора Крейтон.

Разговор длился не более двух минут. Вице-губернатор в парадном мундире со всеми регалиями остановился под портретом царя, у его ног, и тоном, не терпящим возражений, произнес:

— Как вы, доктор, могли поверить такому навету, такой клевете на своего коллегу? Хотя господин Кук и известен как сторонник идеи об особой миссии немецкого народа в истории человечества, он всегда и всюду держится в рамках законности.

— Ваше превосходительство, простите меня, но я в этом сам убедился…

— Вздор. Мы все выяснили. С мальчиком случилось несчастье, и он должен быть благодарен за то, что его вылечили и ему не приходится просить милостыню на паперти…

— Почему же они не отвезли его в больницу?

— Это уже дело его опекуна. Доктор Кук истинный интеллигент, и я запрещаю вам так говорить о нем…

Они уже были во дворе, когда доктор снова обрел дар речи.

— Понимаешь, — сказал он Тоде, — надо было ему сказать, что не всех титулованных и образованных людей можно считать интеллигентами.

На улице они попрощались. Стояла тяжелая предгрозовая духота. Тодя с опущенной головой направился в порт и оттуда, с билетом третьего класса на руках, отплыл в Одессу к Джону Гастону.

Да, видно, недаром говорят: с сильным не борись; кто богат, тот и прав…

Посреди бела дня возле реки Молочная, недалеко от Мелитополя, раздался душераздирающий крик: спасите! Вдоль берега метались перепуганные ребятишки. Из ближайших кустов выбежал молодой парень и, стремительно бросившись в воду, поплыл на середину реки, где тонула девочка.

Пока пловец добрался до места, девочка пошла ко дну. Дважды он нырял, надолго скрываясь под водой, и девочку вытащил.

Пловцом, спасшим ребенка, был Тодя. Незадолго перед этим он снова поступил на работу к Вяльшину — цирковым наездником. Возвратился туда и Гастон. Желая поближе подружиться со своим конем, Тодя в тот день решил искупать его.

Публика на берегу уже начала понемногу расходиться, как вдруг, откуда ни возьмись, подкатили дрожки городского головы. Не успели еще колеса остановить свой бег, как он спрыгнул на землю и, набычившись, с налитыми кровью глазами, заорал:

— Кто здесь митинг собрал?

Гимназистик в белом кителе с медными пуговицами сделал шаг вперед и указал в сторону Тоди:

— Вот тот, возле лошади, что надевает рубашку…

И тут началось.

Хозяин города вырвал у кучера кнут и стал со всего размаха стегать Тодю.

Как из-под земли тут же вырос жандарм и набросился на Тодю, не дав ему подняться на ноги.

Пока одной даме удалось наконец растолковать хозяину города, в чем «вина» этого парня, Тодя лежал уже зверски избитый. Стоявшие возле него слышали, как он позвал: «Ластика!», и, когда конь подошел к нему, он ему что-то тихо прошептал. Ластика тут же опустилась на передние ноги и вытянула свою упругую шею так, чтобы парень без особого труда мог забраться к ней на спину.

В цирке эта дикая история всех взбудоражила, и даже Вяльшин заявил, что хотя у Тоди и нет никаких документов, но молчать он не намерен. Как только гастроли в городе подойдут к концу, непременно напишет жалобу.

Джон Гастон попросил Вяльшина в это дело не вмешиваться.

— Тодя, — сказал он, — считай, мой помощник, и со своим английским паспортом я скорее чего-нибудь добьюсь.

Через пару дней Джон и Тодя направились в городское управление. Гастон предъявил свою визитную карточку, в которой был указан его лондонский адрес. Его тут же пригласили в кабинет.

— Сэр, — заговорил спокойно Джон, — я англичанин, а этот бой, Жак Альбро, мой помощник, — француз. Мы объездили весь мир, но такого произвола, как в вашем городе, нигде не встречали. И хотя наши страны — союзники и совместно воюют против общего врага, мы вынуждены будем сообщить об этом инциденте нашим посольствам в Петрограде.

— Милостивый государь, — поднялся городской голова со своего кресла и, не глядя в глаза собеседнику, произнес: — Признаю ваше право на обиду, но, как вы сами понимаете, здесь произошло недоразумение. Стоит ли нам в такое время, когда наши солдаты сообща дерутся против германцев, заниматься такими пустяками? Вам я могу открыть секрет, и вы поймете, отчего произошел этот инцидент, о котором я глубоко сожалею. Дерево, которое не в состоянии свалить буря, иной раз подтачивается крохотным жучком… Вы, должно быть, слышали о таких городах, как Кострома, Иваново-Вознесенск. В последнее время там неспокойно. А чтобы этого не произошло и у нас, в особенности сейчас, в военное время, когда земля полнится тревожными слухами, мы вынуждены постоянно быть начеку. Поэтому я строго-настрого запретил какие бы то ни было собрания и митинги. А тут, как раз в день первой годовщины начала войны, — такое скопление народа… Полагаю, вы меня понимаете.

— Да, сэр, но пока Жак Альбро остался калекой, и я не знаю, как скоро он сможет приступить к работе.

— Прискорбно. Но я уверен, что все обойдется. А что касается издержек, то мы их вам возместим.

— Благодарю, сэр, но денег мы не требуем. Хотелось бы только, чтобы такое больше не повторялось. Кстати, во время этого инцидента у Жака стащили свидетельство, подтверждающее его французское гражданство. Если в связи с этим ему придется обратиться в свое посольство, он вынужден будет сообщить, при каких обстоятельствах это произошло.

Городской голова разразился дробным смешком, но внезапно оборвал его. Он окинул взглядом свой костюм, небрежным жестом смахнул несуществующую пылинку с рукава и, понимающе улыбнувшись, сказал:

— Что ж, полиция постарается разыскать его свидетельство. А пока мы выдадим бумагу, что цирковой артист Жак Альбро является французским гражданином. Полагаю, что это вас устроит.

Таким образом Тодя, младший из сыновей Носн-Эли — Довидл, стал французом по имени Жак Альбро. Тогда он еще сам не знал, какую службу это ему сослужит.

Жак давно уже мечтал стать клоуном. Клоун почти все представление на манеже. Вначале ему нравились лишь комики, смешившие своими остротами публику. Когда же он увидел на арене братьев Дуровых — Владимира и Анатолия, — окончательно решил, что его призвание — клоунада.

Жак не пропускал ни одного представления Дуровых.