Михаил Лев - Если бы не друзья мои...

— Чего треплешься, сопляк несчастный? Ежели человек громче всех кричит: «Держи вора», он сам и есть вор. Не из-за тебя ли все страдаем? Помнится мне, что несколько дней назад я тебя посылал на чердак за тряпьем.

— Аверов, вас зовет Пипин Короткий.

— Кто? — спросил Аверов удивленно у фельдшера.

— Главный врач. — Теперь, когда он допустил оплошность и при всех назвал гауптмана так, фельдшеру уже нечего было терять, и он говорил с Аверовым в нашем присутствии, не таясь. — Помните, только вы можете уговорить его не посылать рапорт. Отошлют — тогда нам всем крышка, запорют до смерти.

Далеко не все знали, подходит ли главному врачу данное ему фельдшером прозвище, но оно сразу к нему прилипло, и за глаза Крамеца только так и называли: «Пипин Короткий».

Казимир Владимирович свою миссию выполнил. Рапорт он перевел на немецкий, но Пипину намекнул, что главному врачу придется отвечать в первую очередь. Что касается его, Аверова, он, мол, абсолютно уверен, что все это штучки бельгийских солдат. Сегодня рано утром они уехали и всю ночь накануне так буйствовали, что в доме, где они жили, ни одного стекла не уцелело.

У главного камень с плеч свалился. Он еще для приличия некоторое время колебался, но другого выхода не было. Казимиру Владимировичу он заявил:

— Если дело со стеклом пройдет, считайте, что вы сделали карьеру. Я вас назначу старшим по госпиталю. Сам я буду заниматься лечебной частью, вы — всем остальным.

Через несколько дней Аверова куда-то увели. Прошло не больше часа. Сидя на полу и глотая жидкую похлебку с плавающими в ней капустными листьями, мы судили-рядили, что могло случиться. Вдруг дверь открывается, и в комнату входит немецкий унтер-офицер и медленно проходит мимо нас. Глоток застрял у меня в горле. Мне стало страшно до дурноты: это был Аверов.

В конце дня он меня вызвал к себе. Теперь у него была отдельная комната. Там громоздились железные кровати, лежали груды подушек, одеял, простынь — все необходимое для будущих больных. Сам он сидел, подперев голову руками.

— Господин унтер-офицер, прибыл по вашему приказанию.

— Чего дурака валяешь? Хватит выпендриваться. Садись, — указал он на разбитый, изъеденный шашелем стул.

Я стоял, не двигаясь с места.

— Что уставился на меня, будто я с луны свалился? Уж не издеваешься ли ты надо мной?

— Господь с вами! Вы унтер-офицер германской армии, а я советский военнопленный.

Несколько минут молчания. Потом он бросил на меня взгляд исподлобья.

— Молод еще мне нотации читать. Последний раз говорю, садись.

Будь я поспокойнее и повнимательнее, я бы заметил — дольше сопротивляться опасно. Кулаком он так стукнул по столу, что кружка, стоявшая на нем, упала на пол. Меня он обложил трехэтажным матом и силой усадил на стул.

— Болван несчастный, ведь я тебя, дурака, жалею. Хочешь есть досыта?

От него разило водкой.

— Отстаньте от меня. Такого хлеба мне не надо. И, пожалуйста, не воображайте, что вам завидуют. Отпустите меня. Вы пьяны.

— Такой у них обычай: вместе с чином подносят водку. Одно вакантное место у нас еще есть. Требуется старший санитар. В два счета обработаю Пипина, и ты устроен. Вот зачем я тебя позвал.

Сердце у меня замерло. По телу побежали мурашки. Заяви он мне: «Я знаю, что ты еврей», меня бы это не так потрясло.

— Казимир Владимирович, будьте вы хозяином своего слова! Вы ведь обещали не причинять мне зла. Казимир…

— Уже сорок с лишним Казимир. Сказал — так и будет.

— Нет, я не позволю так обращаться со мной.

— Вот как? Думаешь, я забыл, что у тебя есть иголка и лезвие Алвардяна? Это, мальчик, ты имеешь в виду, да?

— Это или другое, не важно. Вы помните, я сам вам все рассказал, хотел, чтобы вы знали — я готов заступиться за вас. Поверьте, я выполнил бы свое обещание.

— Верю. И не забыл о куске хлеба с маслом.

— Так окажите божескую милость, оставьте меня в покое. Лучше уж прогоните в лагерь.

— Понимаешь, — он положил мне руку на плечо, — на эту должность метит Шумов. А я его терпеть не могу. Нужен он мне, как пятое колесо телеге.

— Может, еще кто из санитаров хотел бы занять должность старшего?

— Во-первых, мне никто об этом не заявлял, во-вторых, мало ли кому что хочется. Не каждого я захочу. Вот, к примеру, Саша Мурашов. Прямо тебе скажу, не по душе мне твоя с ним дружба. И то, что этот дурень Ветлугин ходит за ним, как теленок за коровой, мне тоже не нравится.

— Напрасно, Казимир Владимирович. Мурашов — хороший парень. Он мне рассказывал, как подружился с Ветлугиным. Оба они родом из Казани, служили в одной части. Когда они попали в окружение, Саша вытащил контуженого Ветлугина из-под обстрела и тащил до тех пор, пока в него самого не угодила пуля. И тогда Петя из последних сил понес его, добрался с ним до леса и несколько суток не отходил ни на шаг, пока Саше не полегчало. И в плен они вместе попали. Что ж в том удивительного, что они держатся друг друга? Конечно, в старшие санитары Саша не годится. Молод и горяч. К тому же он, как и я, не получил медицинского образования.

— Хватит, — процедил Аверов сквозь зубы. — Пьян-то я пьян, да не очень и отлично понимаю, что ты имеешь в виду. Сегодня я с Крамецем о тебе говорить не стану. А дальше увидим. Может, тебе какое лекарство нужно?

— Что-нибудь от кашля, с вашего разрешения. Летчика кашель замучил.

— Твой летчик птица не простая. Да ладно уж, если тебе так хочется, бери. Вот там стоят капли датского короля. Привет не забудь передать. Но обо мне ему ничего не рассказывай.

— Казимир Владимирович, а вам не все ли равно?

— Ежели прошу не рассказывать, стало быть, не все равно.

— Значит, мы к тому разговору больше не вернемся…

И на этот раз я не раскусил Аверова до конца.

Крамецу, главному врачу, дал прозвище фельдшер. Мне — Шумов. Десятки раз на дню ему не надоедает орать во всю глотку:

— Эй, жених, невеста ждет!

Степа щерит в похабной улыбке длинные, острые зубы, подмигивает, будто намекая на какую-то грязную историю, о которой известно только нам двоим.

Жених да жених, и понемногу все забыли, что у меня когда-то было имя, была фамилия. Для меня, быть может, это к лучшему. Но не пострадает ли она? Ведь и ее Шумов не раз окликал:

— Погоди-ка, невеста, сейчас пошлю тебе жениха.

Моей «невесте» неполных шесть. Она не понимает, что Шумов хочет ее обидеть. Она даже самого значения слова «жених» не понимает. В одном она уверена — «женихом» называют дядю, который ее очень любит.

Познакомились мы с ней в первый же день моего прибытия сюда. По ту сторону колючей проволоки, ограждающей наш двор, в тени тополей темнел овраг. На дне его, где трава была особенно зеленой и сочной, паслась черная коза. И хоть она весь день, не поднимая головы, жадно щипала траву, на запавших боках можно было пересчитать все ребра. Коза то и дело поворачивала голову к своей хозяйке, издавая при этом протяжное «ме-е-е». А хозяйка, босоногая, худенькая девочка, точно случайно залетевший в наши унылые края мотылек, тихо сидела, пригнув головку к плечу.