Яков Липкович - И нет этому конца

Игорь Светликов с трудом скрывал раздражение. Он рассчитывал во время полета обстоятельно и неторопливо ознакомиться с отчетом рудника, чтобы там, на месте, с первой же минуты быть готовым к весьма трудному и сложному разговору с его руководителями. А вместо того приходится отвлекаться на соседей. Ну, Самарин — это, так сказать, зло неизбежное. Еще в аэропорту, заметив издали хорошо знакомую приземистую фигуру, Светликов машинально спрятался за чьи-то спины. Но потом сообразил, что встречи все равно не избежать и лучше сделать вид, что рад, чем предстать перед бывшим шефом с кислой и недовольной физиономией. Все произошло так, как он предвидел. Старик здорово обрадовался: как же, столько лет вместе проработали! Когда-то «мой лучший студент», затем «мой лучший аспирант» и, наконец, «мой лучший сотрудник кафедры». А теперь — молодая восходящая звезда: заместитель главного инженера всего комбината, кандидат наук. Плюс неожиданный попутчик, интересный собеседник, благодарный слушатель. Особенно последнее. Самарин и раньше любил поговорить. Но сейчас, казалось, только это в нем и осталось. Хотя на сей раз старческое любопытство взяло верх над старческой болтливостью. Светликов едва успевал отвечать на его бесконечные где, что, почему, откуда…

Когда же Самарин отпустил его душу на покаяние, к нему привязался этот тип в грязной майке, сидевший как раз перед ним.

— Извиняюсь, гражданин, вы случайно не юрист? — спросил тот, дохнув перегаром.

— Нет, — отрезал Светликов.

— А почему не юрист? — Человек в майке казался озадаченным.

— Потому что у меня другая профессия.

— Другая?

— Да, другая. И вообще, — решительным тоном заявил Светликов, — я попросил бы вас оставить меня в покое.

— Слушаюсь, гражданин начальник, — неожиданно покорно ответил тот.

Но через минуту он уже забыл о том, что его одернули, и снова стал докучать Светликову такими же идиотскими и бессмысленными вопросами.

А потом вниманием всех завладели цыган и его жена, которые не находили себе места от переполнявших их чувств. Чего только они не вытворяли! Обнимались, пели, курили, грызли яблоки, пили из одного горлышка пиво, устраивали легкие и шутливые потасовки, которые заканчивались тем, что она запускала обе пятерни в его густую черную шевелюру и теребила ее до тех пор, пока он не просил пощады. Где уж тут сосредоточиться! Первым порывом Светликова было напомнить этой не в меру развеселившейся парочке, чтобы она не забывала, где находится. Но, увидев вокруг себя одни по-доброму улыбающиеся лица (поведение молодоженов явно забавляло всех и чем-то трогало), он раздумал делать замечание. Все равно бы его никто не поддержал. Даже Самарин — он уверен — упрекнул бы: «Ну, зачем же так, Игорек?»

Им-то что? Чем быстрей и незаметней пройдет время в полете, тем лучше. Можно, вот как сейчас, поглазеть. А можно при желании вздремнуть, или перекинуться в картишки, или почитать «Огонек», или просто смотреть в иллюминатор. У него же на счету каждая минута. За два часа он должен не только проштудировать толстенный отчет и другие бумаги, но и в общих чертах продумать свое выступление на производственном активе. Хоть ватой уши затыкай!

Что это? Оказывается, еще есть недовольные цыганской самодеятельностью. Конечно, ему нисколько не симпатична эта расплывшаяся баба с пудовыми коленками, возмущенно требующая от бортпроводницы призвать цыган к порядку. Но в данном случае она права. Те двое и впрямь ни с кем не считаются!

Однако в остроумии и находчивости им не откажешь.

Крикнула, например, эта надушенная тетка бортпроводнице: «Мне из-за их вещей здесь не повернуться!» — так цыган ей тут же со смешком: «А ты садись ко мне на колени!» — на что молодая жена, конечно, возразила: «Ничего, там потерпит! — и прыснула. — Нам недалеко… до самого Ытыгана!» И все тоже засмеялись…

Или стоило толстухе возмущенно заявить: «Возят всяких!» — как цыган с ходу подал ответную реплику: «Зачем на себя самокритику наводишь?» А его жена весело добавила: «Значит, совесть замучила!»

Все так и грохнули. Светликов и тот мысленно улыбнулся.

Бортпроводница явно благоволила к цыганам. Поэтому и разнос им устроила больше для виду — сквозь смех. А дородной жалобщице не очень вежливо предложила пересесть на другое место. Когда та, шествуя по проходу, нечаянно дотронулась рукой до огромного тюфяка, цыганка не удержалась, чтобы еще раз не кольнуть: «Осторожно! Не запачкайтесь: цыганская постель!»

И тут же, не переводя дыхания, запела итальянскую песенку из кинофильма «Вернись в Сорренто».

«Когда же они утихомирятся? — тоскливо подумал Светликов. — Не пересесть ли мне тоже? Вон туда, рядом с тем, с обожженным лицом? Там, кажется, поспокойнее. Но обидится Самарин…»

Но тот понял с полуслова. «Ну, конечно, конечно, Игорек, перебирайтесь!»

Подхватив тяжелый кожаный портфель, Светликов перешел на левую сторону самолета.

С начала полета прошло час десять. Если взять себя в руки и постараться ни на что не обращать внимания, то можно еще успеть.

Самарин не любил Светликова. Разумеется, так было не всегда. Когда-то он в нем души не чаял. Еще бы! Такой способный, такой перспективный!.. Обидно только, что со временем все эти способности были направлены на далеко не благородные цели. Да и мог ли он предположить, что этот тихий, скромный, нежный мальчик, с поминутно наливающимся краской лицом, превратится в ловкого и расчетливого честолюбца. И что самое удивительное, для этого не потребовалось десятилетий! Год, два, и все было кончено. Первым он свалил заведующего своей лабораторией, милейшего и добрейшего человека, который якобы «не отвечал возросшим требованиям» и что-то там «не обеспечивал». Затем с легкой его руки полетел еще один сотрудник. Возможно, очередь дошла бы и до него, Самарина. Как же, завкафедрой — и не доктор! Не профессор! Да и годы запенсионные! Словом, «поблагодарим же, товарищи, нашего дорогого и уважаемого коллегу за тот большой вклад, который он внес в дело воспитания и обучения подрастающего поколения. Уходя на заслуженный отдых, он не должен забывать, что здесь его родной дом, его старые друзья». Но, как говорится, человек предполагает, а бог располагает. Кто знает, чем бы все это кончилось, если бы вдруг Светликову не предложили лучшее место…

Но вот что странно. Как плохо сейчас ни думал Самарин о своем бывшем ученике, при встречах с ним он почему-то забывал о его настоящем лице и видел перед собой лишь того милого и славного Игорька, которого когда-то любил и выдвигал. Стоило тому знакомо улыбнуться, заговорить со своими обычными интонациями в голосе, как Самарин сразу теплел, добрел к нему сердцем. И ничего не мог с собой поделать. Так уж, очевидно, он был устроен. Он — Николай Николаевич Самарин. Вечный доцент и вечный кандидат.