Яков Липкович - И нет этому конца

И все же того легкого чувства грусти, которое неизменно вызывали в нем покинутые дороги, на этот раз не было. Он заметил, что на него все больше и больше действует окружающая мрачность: и зыбкая полутьма между деревьями, и близкая, неотвязно следующая за ним по пятам тишина, и редкие лоскутки неба над головой, и непроглядная темнота дальних поворотов. И хотя он убеждал себя, что бояться нечего, что слухи, которые создали дурную славу этим местам, наверно, так и останутся слухами, все равно на душе у него было неспокойно. Он даже пожалел, что не взял с собой автомат.

Чтобы хоть немного отвлечься от тревожных мыслей, он догнал старика, шагавшего впереди, и завязал с ним разговор.

— Как у вас тут немец, здорово лютовал?

— Ох, дуже… Скилькы людей поугоняв. И хлопчикив, и дивчаток.

— Куда? В Германию?

— Туды. В проклятущую!

— Ничего, отец. Недолго еще им осталось ждать освобождения!

— Дай боже, дай боже…

В общем, так отвечали все. И в словах старика, сопровождаемых вздохами, тоже ничего не было нового. Но зато пришло спокойствие. Крашенков уже не так остро, не так тревожно ощущал здесь свое одиночество.

Вскоре темный туннель лесной дороги прошили длинные солнечные иглы. А еще через несколько минут деревья расступились, открывая светлую полоску поля.

— Это там? — с облегчением спросил Крашенков.

— Там, там! — закивал головой старик.

Они вышли из лесу. Свернув с дороги на тропинку, пересекли редкий орешник и очутились на поляне, сплошь изрытой старыми окопами. Крашенков обратил внимание, что глубина их от силы по колено.

— Отец, что здесь, бой был?

— Ни. Тилькы почалы копаты, як наказ прийшов видступыты.

— Без боя?

— Та ж вин з танкамы пидийшов. Що воны моглы с нымы зробыты?

— Когда это было?

— В сорок першому…

— А!..

Некоторое время они шли молча.

— Зараз прийдэмо, пане ликар!

Вскоре Крашенков увидел у самой кромки леса хуторок — две хаты с сараями. Окруженный с трех сторон подковкой леса, он вместе с огородом немного возвышался над всей местностью. Прямо под ним начиналось поле. Покрытое легкой зыбью пшеницы, оно уходило вниз. И далеко было видно, как оно перекатывалось по холмам, обтекало попадавшиеся на пути рощицы, легкие и прозрачные, как узоры по шелку.

До чего красивое и удобное место выбрали! И летом не жарко, и зимой ветры не дуют…

И вот они со стариком уже во дворе. Это большая зеленая поляна, обнесенная изгородью. А в остальном — двор как двор. Деревенский колодец с журавлем. Кормушки для кур и свиней. Штабеля мелко нарубленных дров. Сарай, в дверях которого промелькнули чьи-то голые пятки.

— Прошу, пане ликар! — старик открыл дверь в хату и, придерживая ее рукой, пропустил Крашенкова вперед.

В темной прихожей он, так же опередив лейтенанта, распахнул перед ним дверь в комнату.

В кровати, судорожно натянув по самый подбородок старое лоскутное одеяло, сидела пожилая женщина. Ее изможденное лицо выражало растерянность и испуг.

— Добрый день! — несколько удивленный этим, поздоровался Крашенков.

— Добрый день! — сохраняя то же выражение лица, ответила она.

— Дуся! Це ж пан ликар! — объяснил старик.

Недоверие, появившееся в ее взгляде, показалось Крашенкову забавным. Но когда он подошел к кровати, то увидел, что оно уже сменилось какой-то озабоченностью.

— Сидайте, пане ликар, — подал стул старик.

Крашенков сел и сказал больной:

— Руку, пожалуйста!

Та, придерживая одеяло, слегка приоткрывшее худое дряблое плечо, протянула руку. Крашенков привычным движением нащупал пульс.

Рука крестьянки. С узлами жил, со сбитыми и поломанными ногтями, в морщинах, похожих на шрамы, и в шрамах, похожих на морщины.

Да, пульс частый, даже очень частый. Но температуры, по-видимому, нет: кожа сухая, прохладная.

— А теперь ложитесь поудобнее и расскажите, что вас беспокоит.

Женщина послушно опустилась ниже. И по тому, что она уже больше не придерживала одеяло, Крашенков понял, что она поверила в его причастность к медицине. Поверила, несмотря на военную форму, несмотря на боевые медали с изображенными на них танками, винтовками и шашками…

— Ну, так что же у вас болит? — еще мягче спросил он.

— Ой, сыночку, всэ в сэрэдыни болыть, — жалобно ответила она.

— Где болит, покажите…

— От тут, сыночку, — показала она на живот.

— Дайте, я посмотрю, — сказал Крашенков и почувствовал, что лицо его наливается краской. Увы, его медицинское образование страдало серьезными изъянами. О терапии он имел лишь общее представление, полученное за несколько суматошных дней перед выпуском из училища, когда оставшееся время курсантам приходилось делить между подготовкой к параду, лекциями и подгонкой обмундирования. Названия некоторых болезней и с десяток-другой симптомов — вот и все, что ему дала учеба. Правда, с тех пор, как попал на фронт, он кое-чему научился. Но и это было лишь каплей в море. А жизнь между тем подбрасывала ему все новые и новые случаи. Вот как этот хотя бы. И все же он не пасовал. Карманный медицинский справочник, с которым он никогда не расставался, уже не раз выручал его и, надо думать, выручит и сейчас, если сам не разберется что к чему.

Женщина была в нерешительности. Она вопросительно посмотрела на деверя, и тот немедленно отозвался:

— Та вин же нэ зъисть тебе. Побачить, що и як, и ликив дасть…

Больная отогнула край одеяла и неуверенными, стесненными движениями подняла рубашку. Подавляя неприятное ощущение, Крашенков положил руку на мягкий и вялый живот и осторожно, чтобы не причинить лишнюю боль, начал прощупывать.

В комнате стояла полная тишина.

И вдруг ее нарушил легкий скрип двери. Крашенков услышал, как кто-то, осторожно ступая по полу босыми ногами, подошел к старику. Но, занятый осмотром, он не обернулся…

Постепенно напряженные и застывшие черты лица больной смягчились, а в глазах появилось любопытство.

— Не болит? — спросил Крашенков.

— Ни… — удивленно ответила она.

Еще несколько коротких вопросов о течении болезни, и Крашенков уже мысленно поставил диагноз.

— Хорошо. Теперь можете накрыться, — сказал он и повернулся к тем двоим за его спиной, чье присутствие он все время ощущал.

Вторым человеком оказалась девушка. По-видимому, та самая, чьи голые пятки он заметил еще со двора. В общем, ничего особенного: широкое, ничем не примечательное лицо, крупная, не очень складная фигура. Правда, в последнем он не уверен. На девушке старушечья кофта и длинная юбка, а они, ясное дело, не красят. Дальше разглядывать ее ему показалось неудобным. Большие черные глаза смотрели на него с тревожным и терпеливым ожиданием.

— Что я могу вам сказать? По-моему, у нее старый, запущенный гастрит…