Андрей Молчанов - Новый год в октябре: роман, повесть

Он вспомнил: после развода, когда уходил из дома жены, сына только выкупали в маленькой пластмассовой ванночке, и последнее, что Прошин видел, была эта салатовая ванночка с пенистой от шампуня водой и игрушками — двумя шариками, красным и белым, вздрагивая, лежавшими на ее поверхности.

А затем он уехал к Глинскому. Пить. У Сергея тогда собралась компания. Тянули вино, танцевали… Он сидел там, с виду веселый и беззаботный, но душу его глодало странное чувство подавленности и стыда, будто он кого-то обокрал… Себя, что ли? И сейчас забытое это ощущение вернулось к нему вновь, и он вспомнил всех, кто был тогда у Сергея, вспомнил чужие, единожды виденные лица…

Опять перекресток, опять нога вжимает педаль тормоза, и опять школьники…

Прошин ехал в парикмахерскую. Вчера, роясь в записной книжке, он наткнулся на телефон Ани, некогда продиктованный ему Козловским, и, решив подстричься перед защитой, позвонил ей. Неизвестно почему та обрадовалась, посулила сделать из него киногероя и сказала, что ждет в любое время.

Несмотря на утренний час, народу в парикмахерской набилось много. Алексей прошел мимо длиннющей очереди, с трудом узнал Аню, колдовавшую над чьим-то обреченно полысевшим черепом, и, мигнув ей, присел рядом, поглядывая то в окно — на тронутую печальной желтизной листву тополей, то в женский зал, где дамы с яйцевидными сушильными колпаками на головах сидели в ряд, напоминая инопланетян перед пультом космического корабля. Через несколько минут, спешно расправившись с поточным клиентом, Аня усадила Прошина в кресло и, наклонив его голову над раковиной, намылила ее вытащенным откуда-то из глубин тумбочки импортным снадобьем. Тут, вероятно, были тоже и свои тайны, и «свои» люди, и люди с улицы и, возможно, даже интриги, игры и прочая ерунда…

Под вой мощного фена Прошину было поведано о новом замужестве, о супруге-артисте, уехавшем на гастроли, о скуке, одолевающей покинутую жену по вечерам…

«Сейчас — домой, — размышлял он, машинально остря с ней. — Перекушу, переоденусь… Галстук надеть в полоску — он к костюму подходит преотлично».

— Так я тебя жду? — Она выпустила липкую струю лака на вмиг окаменевшую прическу. Бедро ее вроде бы ненароком прижалось к руке Прошина.

«Приехать к ней? — спрашивал он себя, глядя в зеркало на ее миленькое, смазливое личико. — Торжество-то отмечать не с кем…»

— К семи часам. — Он интимно улыбнулся, твердо уже зная, что никуда конечно же не поедет…

— Три рубля положишь в тумбочку, — шепнула она.

«Вот сволочь! — беззлобно поразился Прошин. — Без десяти часов любовник — и такие расчеты…»

Впрочем, прическа была великолепна.

«Домой, быстрее домой», — подгонял он себя, прощаясь, благодаря и уточняя час свидания, которое не состоится.

Около машины он обернулся на окна парикмахерской, увидел в глубине зала расплывающийся силуэт Ани и подумал:

«Собственно, наша последняя встреча. А только что мило улыбались, болтали, на что-то надеялись. Забавная ты все же штуковина, жизнь…»

До защиты оставалось два с половиной часа.

И через два с половиной часа он вошел в лекционную аудиторию института, куда уже стекались знакомые и незнакомые люди, причастные к последнему кону игры; развязал тесемки, развернув листы ватмана с чертежами узлов, схем и орнаментом формул и встал, облокотившись на кафедру.

Он сжато и очень уверенно говорил, шурша рулонами бумаги, и осекся лишь раз, вспомнив нечаянную утреннюю встречу на перекрестке. И лишь на мгновение…

Было тихо и скучно. В скрещении солнечных лучей, с трудом пробивавшихся через мутные оконные стекла, клубилась пыль, поскрипывали шеренги кресел… Кто смотрел на часы, кто в пространство; Бегунов бесцельно водил ручкой по бумаге, вычерчивая геометрические фигуры, и изредка кивал Полякову, единственному, кто то и дело испрашивал у него дозволения задать диссертанту вопрос и задавал его — с ядовитейше-добродушной интонацией и, всякий раз получив сухой и четкий ответ, садился на место, смущенно разводя руками. Схватку злодея-оппонента и умницы-диссертанта они разыграли превосходно но вскоре поняли, что вполне могли бы обойтись и без нее, — своими придирками Поляков только всех раздражал.

Второй оппонент — сонный седобородый старичок с перламутровым носом и склеротическими прожилками на щеках, в пенсне и академической тюбетейке — регулярно и благосклонно наклонял голову, видимо, не очень-то и вникая в суть доносившегося извне; третий — Таланов — грозно помалкивал. И, как только Прошин закончил, встал и, попросив у Бегунова слова, сказал:

— Красиво. Очень красиво… И чувствуется многолетняя, кропотливая работа, проведенная диссертантом… Но, прошу прощения… Я слабо понимаю практическую ценность работы, прошу прощения…

— Моя работа имеет конкретное значение для интегральных схем, внедряющихся в радиофизическую аппаратуру, — «на дурака» отчеканил Прошин фразу из поляковского сценария.

Смысл сказанного им дальше никто из присутствующих до конца уяснить не мог. Он и сам туманно представлял себе этот смысл, твердя зазубренные слова, Пространно ссылаясь на авторитеты и помня напутствие Полякова: «Выучи и дуй. Знаток микроэлектроники на защите будет один. Я. Но если Таланов и дока, то пусть попробует опровергнуть… Я, например, не смогу. Чтобы опровергнуть, надо всему нашему НИИ проверять эту брехню экспериментально».

Выслушав ответ, Таланов замычал, якобы постигая идею, и сел.

Слова попросил Поляков.

— Мне хочется отметить, — с чувством сказал он, — оригинальность диссертации. Имея под собой, фигурально выражаясь, чисто радиотехнический фундамент, она тем не менее выходит в область интегральных схем… Я возлагаю ответственность в вопросах радиофизики на более компетентных коллег, присутствующих здесь, но, что касается непосредственно микроэлектроники, нахожу работу диссертанта чрезвычайно серьезной и, главное, актуальной. Очень, очень интересно!

Все разыгралось превосходно: Авдеев смастерил превосходную игрушку, а Поляков придал игрушке значимость — будто выдал детский грузовичок за настоящий, убедив, что грузовичок так смотрится с крыши высоченного дома…

Проснулся и дедушка в академической тюбетейке.

— Ну, я скажу без обиняков, — важно осматриваясь по сторонам, начал он. — Честно скажу. Вот… Честно. Ничего я в работе товарища Прошина не нашел. Вот… Никаких погрешностей, никаких помарок. И поскольку, можете поверить на слово, я в состоянии оценить практическую ценность труда, то без обиняков скажу: ценность есть!

Бегунов приподнялся, обвел внимательным взглядом Прошина и Полякова, будто что-то хотел сказать им…