Георгий Лезгинцев - В таежной стороне

«Подсолил?» — осклабясь, спросил он напуганного Прошку.

Тот молча кивнул головой.

«Я тебья, мошенник, каторга могу упечь. Я — тайга царь, бог и шериф. Понимайл?»

Но американец смекнул, что на этом деле можно самому погреть руки. Пугал он Прохора только для острастки. Взяв с Прошки клятву, что тот будет молчать, управляющий велел ему расписаться в какой-то ведомости и дал сотенную на пропой.

С этой ночи Прошка был оставлен при Краснове старшим разведчиком. Теперь он только тем и занимался, что столбил пустые участки да расписывался в ведомостях.

Однажды из Петербурга приехали ревизоры: в правление компании поступил донос, что управляющий списывает десятки тысяч рублей на разведку, которой не ведет, а деньги присваивает. Прошка с Красновым, подпоив ревизоров, возили их по делянкам, показывали одни и те же участки. Прохор промывал шурфы с подсыпанным золотом, а Краснов по указанию американца одаривал ревизоров золотыми самородками, «случайно» поднятыми из шурфов «на их счастье».

Ревизоры уехали. Пустые участки скупались теперь десятками. Прошка смекнул, что это может кончиться каторгой, и решил бежать. Но его опередили.

Однажды ночью мистер Смит срочно вызвал Прошку. У него уже сидел Краснов, чем-то напуганный.

— Повезешь управляющего и меня сейчас на станцию, — распорядился Краснов. — Вызывают в Петербург с отчетом. Но об этом молчок! — И, сунув Прошке деньги, велел грузить в сани бухгалтерские книги и несколько очень тяжелых ящиков. — Подмазать в Петербурге, — объяснил он.

На станции управляющий и Краснов соли в поезд, шедший к Владивостоку, и Прошка догадался, что они решили скрыться, и ему нет смысла возвращаться на прииск. Однако не успел он отъехать от станции, как был схвачен полицией. Вскоре Прохор вместе с другими, как и он, мелкими сошками был осужден на каторжные работы.

Вернулся Дымов в южную тайгу уже после революции. Прииски были мертвы, шахтенки затоплены, рабочие бараки пусты, в них хозяйничало таежное зверье. Проведал Прохор, что в войну эти прииски скупил у компании тот же самый мистер Смит, который так удачно обворовал компанию. Узнал Дымов и странную историю исчезновения своего дяди: ушел тот однажды на работу в новую штольню американца да так и пропал с тех пор, как в воду канул. Много разных толков было, но Дымов поверил одному: перед бегством в Америку в отместку за потерю всех богатств взорвал Смит свою штольню, чтобы не досталась Советам и сохранилась для него, — ведь Колчак обещал все вернуть назад. Расчет Смита не оправдался, но и штольню никто не мог указать Дымову, вместе с дядей исчезли люди, знавшие ее местонахождение. Потом нашли трупы этих людей, река прибила их в разных местах к берегу, изуродованных зверьем, а может, и человеком — одна тайга знала эту тайну. Среди убитых не оказалось лишь дымовского дяди Митяя… Целый год рыскал по тайге Прохор в поисках той штольни, да разве найдешь ее в глухой тайге! Потом махнул рукой.

Хмельной Дымов вспомнил эту историю и спросил Краснова:

— Филя, скажи мне: взорвал штольню мериканский мистер?

— Выпил, Прошка, и помалкивай.

— Дядя Митяй там мой. Небось слышал? — Прохор прослезился.

— Не спишь, а выспишь, — прошептал Краснов, оглядываясь на Пихтачева.

Дымов отрицательно покачал головой и, подманив к себе пальцем Краснова, тоже зашептал:

— Пижон, давно хочу спросить тебя: ты приезжал сюда в тридцать втором? Мне будто шаман про тебя сказывал.

— Зря свистишь, Граф. Я приехал только в тридцать шестом и сразу в артель вступил. В таком разе ступай спать и наперед язык заглатывай.

В стекло забарабанил дождь. Завхоз, недовольно поглядев на окно, начал собираться домой.

Вечерело. Высоко в небе жалобно курлыкали журавли — они улетали в теплые края. Холодное солнце торопливо нырнуло за ближайшую гору, и в тайге стало сразу сумрачно, тоскливо. Серая тьма поглотила высокие горы и приземистые увалы, вертлявую речку и стройные кедры. Тайга отходила ко сну.

Рудаков прибавил шагу, но длинные ветки деревьев, обступившие таежную тропу, часто хлестали по лицу. «Как бы глаза на сучках не оставить», — подумал Сергей Иванович, защищая локтем поцарапанное в кровь лицо. Ветки цеплялись за кожаную тужурку, били по охотничьим сапогам. Ремни ягдташа и централки-переломки врезались в тело, как когда-то армейская портупея. Несмотря на усталость, настроение у Сергея Ивановича было бодрое. Выходной день он провел на охоте. Правда, добыча сегодня была не из богатых — удалось подстрелить за день четырех рябчиков и одного косача, — но удовольствие велико; даже ломота в натруженных мускулах была приятна.

Густой лес поредел, тропинка перешла в просеку, идти стало легче. Поднявшись на взлобок, Рудаков расстегнул тужурку, достал папиросы и закурил. Вдруг рядом послышался прерывистый топот, сопровождаемый фырканьем и звяканьем. На него вприпрыжку неслись серые тени. Он быстро отошел за дерево, схватил ружье и… громко рассмеялся: мимо неуклюже скакали стреноженные лошади.

— А ну, назад, назад! — Сергей Иванович преградил им путь и, махая руками, повернул коней.

Лошади заржали и, приглушенно звеня подвешенными на шеях боталами-колокольцами, мирно запрыгали к поселку.

Рудаков догадался, что это лошади старательской артели. Последние дни они в ночном часто терялись, по утрам начинались их розыски, а работа задерживалась. Степанов ругал Пихтачева, председатель распекал завхоза, завхоз кричал на пастухов, а те винили во всем бродяжий нрав коней, с которыми сладу нет.

Потянуло дымком, и вскоре на широком заливном лугу Сергей Иванович заметил дрожащий огонек. В тусклом свете костра виднелись едва различимые во мраке стреноженные кони. И справа и слова приглушенно звенели ботала. Коней никто не пас, они разбрелись по округе.

«Вот в чем дело», — подумал Рудаков, подгоняя блудливых лошадок длинной хворостиной.

У маленького стожка-одёнка Рудаков остановился и, вглядевшись, различил за густым дымом костра сидящего на земле человека, в котором узнал одноногого дядю Кузю, артельского плотника. Рудакову показалось, что с ним была какая-то женщина в белой кофте, но она вдруг исчезла за дымом костра.

— …Эко придумал: «пьян»! Ты, Яшка, напраслину на меня не возводи. Когда на бровях ходить буду, тогда возможно.

Дядя Кузя замолчал и громко икнул. Рудаков замедлил шаг и только теперь увидал лежащего на земле конопатого Якова, кучера начальника прииска.

— Так вот, я и говорю: коров пасть лучше. Она, корова, распроязви ее, подойдет к одёнку, обгложет его и стоит на месте. Так-то вот… — дядя Кузя опять громко икнул. — Испить бы, а то, вишь, икаю.