Георгий Лезгинцев - В таежной стороне

— А где тебя ждут? Может, на руднике? — громко засмеялся Дымов.

Захарыч не ответил и стал укладывать в мешок свои вещички.

— Иди, иди… Только не проболтайся, а то не ровен час с борта разреза сорвется камешек на твою или Наташкину голову. Это бывает, — прошипел Прохор, подкрепляя угрозу выразительным жестом.

С наступлением зимы гидравлики замерзали, а с ними замирала и жизнь на Южном прииске — он погружался в зимнюю спячку, улицы его пустели, народ прятался по избам.

Только небольшая часть старателей добывала зимой золото на заброшенных участках старого Миллионного увала, другие же пропадали в тайге на лесозаготовках, возили в обозах товары для Золотопродснаба или брали отпуска за страдную пору.

Трудно было собрать приисковый народ в зимний вечер, не один раз обегали посыльные избы, стучали в окно, вызывая старателей на сходку. Но сегодня все оказалось иначе…

В клубном зале, переполненном празднично одетыми людьми, было шумно. Сюда пришли не только члены старательской артели, но и все золотничники-одиночки, или, как их называли, допускники, и почти все жители поселка. В ожидании подтрунивали друг над другом, смеялись. Кое-кто из стариков пришел навеселе — по случаю большого дела и выпить не грешно.

В дверях показался Вася Егоров с большим в перламутровой оправе баяном. Наташа, заметив его, крикнула на весь зал:

— Ребята, открывайте шире двери, Вася на паре едет!

Бушуев не понял:

— Как так?

Наташа залилась звонким смехом.

— Он сегодня в вечерней школе двойку получил!

— Старо, старо, Наташа! — не обижаясь, ответил Вася.

— И у тебя не ново. Разве «пара» у тебя в диковинку? Опять всю ночь песни за околицей с девчатами распевал, не до уроков тебе. Смотри у меня, двоечник! Придется разбирать твое поведение на комсомольском собрании, — строго сказала Наташа.

— Избрали мы тебя секретарем, так задаваться стала? Опять ведешь разъяснительную работу? Обшипела всего. Где вам понять моей души высокие порывы! — вздернув курносый нос, важно продекламировал паренек и, не обернувшись, прошел мимо нее.

Наташа удивилась. Такое миролюбие было не в его правилах. Вихрастый и непоседливый, чем-то похожий на взъерошенного воробья, он обычно никому не прощал насмешек.

Вася устроился у стены, убранной пихтовыми ветками. Заиграл на баяне, покачиваясь в такт музыке. Ему вторил на аккордеоне Иван Кравченко.

По залу сразу же закружились парни и девушки.

Музыкантов наперебой просили сыграть вальс, краковяк, польку, цыганочку.

А когда музыканты рванули мехи, зачастили пальцами по клавишам и завели русскую, в круг вышла Наташа.

— Таежная красавица! — с гордостью проговорил Бушуев.

— Такой и Москва позавидует, — поддержал его Турбин. — Пава, как есть она! — И покосился на Ваню Кравченко, который сбился с такта.

Наташа игриво посмотрела вокруг, отвела подол серого шерстяного платья и на мгновение застыла с шелковым платочком в поднятой руке.

Круг уменьшался, со всех сторон напирали зрители, не спускавшие с Наташи любопытных взоров. Горделивая, величавая осанка, густые брови, тугая темно-русая коса, пышной короной лежащая на голове, синие глубокие глаза…

Несколько раз притопнув ногой, Наташа широко развела руки и плавно обошла круг. Остановилась против музыкантов, вскинула голову, широко и открыто улыбнулась Ване Кравченко и шутливо запела высоким грудным голосом:

Потом еще раз медленно обошла круг и, став против Виталия Петровича, церемонно поклонилась, приглашая танцевать.

— Ой, Наташа, куда мне, старику? — взмолился Виталий Петрович. — Я совсем разучился!

Но его дружно подтолкнули, он очутился в кругу и пустился в пляс. Виталий Петрович плясал легко и задорно, с огоньком, четко и громко притоптывая каблуками.

— Смотрите, смотрите! Как заправский чалдон, отплясывает, не смотри, что питерский! — восхищался Захарыч.

— А он и есть чалдон, небось сибиряком стал. Смотри, всех молодых перепляшет! — хлопая в ладоши, кричал Бушуев.

А Степанов и Наташа не уступали друг другу. Виталий Петрович раскраснелся, ноги его выплясывали замысловатые коленца, он высоко подпрыгивал, в такт бил ладонями по голенищам сапог. А когда пошел вприсядку, зрители не выдержали и дружно наградили его шумными аплодисментами.

Громче всех хлопал в ладоши Захарыч. За эту удаль Степанова Захарыч готов был простить ему свою обиду. Старик притоптывал ногой, чуть приседая, и вдруг, озорно гикнув, вбежал в круг.

— Вот и я, вот и я, вот и выходка моя! — скороговоркой выпалил он, сменяя Степанова.

Тяжело дыша, Виталий Петрович остановился и, опустив до полу руку, поклонился Наташе.

— Спасибо, красавица, но больше с тобой плясать не буду — хочу еще пожить на белом свете.

Баянисты перестали играть и в окружении молодых людей пошли в буфет.

Наташа поговорила с подругами и стала разыскивать отца. У буфетной стойки она увидела Захарыча и обоих Кравченко. Захарыч спорил с Иваном.

— Пихтачев великий дока по части золота, тут и говорить нечего, — возражал сыну Кравченко.

— Да поймите, на руднике мастера будут нужны, свои Серафимы Ивановны понадобятся, — запальчиво доказывал Иван.

— Погоди, Иван, слова, как грибы из лукошка, сыпать, — прервал его Захарыч. — По-твоему, выходит — на руднике будет, как в раю: машина за тебя работать будет, а ты только денежки получай. Так, что ли, дочка? — обратился он к подошедшей Наташе.

— В раю, кажется, не так, — засмеялась она.

— Это в старом не так было, а теперь и у них середина двадцатого века, перестроились небось. Одним словом, не быть мне в раю — грехи не пускают, — кипятился Захарыч.

Наташа взяла его под руку и отвела в сторону.

— Стыдно мне за тебя, отец, вижу, что все наши разговоры впустую.

— Мы, Дубравины, старинного приискательского рода и своей фамилии никогда не стыдились. — Глаза Захарыча налились кровью, он был взбешен замечанием дочери.

— Что же ты собираешься делать? Опять с Дымовым по тайге шляться? — осведомилась Наташа.

— И в тайгу не пойду, и на рудник не собираюсь. И говорить с тобой не хочу. Тебя Рудаков завел, словно шарманку.

Наташа очень любила своего отца, оберегала, почти никогда не перечила ему, терпела его стариковские причуды, но сейчас пошла на крайность.

— Тогда слушай мое последнее слово: если ты сегодня же не пойдешь с нами, то я уйду от тебя в общежитие, а ты живи один, — резко бросила она и ушла в зрительный зал, где уже началось артельное собрание.

Фойе скоро опустело, и обозленный Захарыч пошел домой. Но его окликнул звонкий голос Егорова: