Георгий Лезгинцев - Инженер Северцев

— Уровень действительно высочайший… Если бы я не знал, что у вас два лишних экскаватора целых три года простаивают и ржавеют! — Северцев поднялся, решив, что пора восвояси.

— Да я без Москвы килограмм гвоздей другому ведомству передать не могу, а тут — экскаватор!.. Да лучше пускай он весь проржавеет у меня на дворе! Проще его, голубчика, списать, чем на месяц передать местной промышленности: за это меня министерство мигом обвинит в разбазаривании основных средств. Вижу сам, что по-хозяйски так не поступают, вредничаю, но по закону! А что делать — головы запасной у меня нету!» Понятно? — уперев руки в бока, возражал Пнев.

Северцев пошел к двери, в душе кляня себя последними словами за этот визит.

— Уже и обиделся!.. Куда ты? Погоди, соседушка, — догоняя его, спохватился хозяин. — Дам я тебе на твою дорогу экскаватор и машины, пусть пропадет моя буйная головушка!.. А денег и людей не проси. У меня их нет. Будь благодарен, грабитель, и за то, что я обещал. Так я и с Яблоковым договорился. Ну, по рукам? Только ради знакомства уступаю…

Северцев пожал его цепкую, жилистую руку. Пнев с явным недоумением осмотрел гостя и осуждающе сказал:

— Как говорят, ни славы, ни денег дорога эта тебе не сулит… А ты в нее мертвой хваткой вцепился…

— Когда ждать экскаватор и машины?

— Как только начнешь строить, — усмехаясь, ответил Пнев.

Он был уверен, что денег сосновцы не найдут и дорогу в этом году строить не будут.

Поняв улыбку, Северцев холодно распрощался.

Из приемной он позвонил на аэродром. Новости были мало приятные: ненастная погода задержала вертолет в Сосновке, ожидают его только утром.

У Северцева оказалось много свободного времени. Он решил заночевать у Никиты.

Не захотел Михаил Васильевич просить у Пнева машину и пошел к смолокурке пешком: до захода солнца было еще долго.

На дороге он немного поголосовал, пытаясь остановить проходившие мимо грузовики. Наконец около него затормозил самосвал. Шофер-горбун согласился подвезти до развилки дорог, к рухнувшему весной мосту, намекнув при этом на сто граммов.

Покачиваясь в кабине на неровном, с вылезшей пружиной, сиденье, Северцев, кажется, впервые задумался всерьез над злободневным вопросом руководства промышленностью. Раньше, до столкновения с Птицыным и Пневым, подобная проблема для него, можно сказать, не существовала — хотя бы потому, что он слепо верил в непогрешимость заведенных порядков.

Ему были, конечно, известны десятки инструкций предписаний и распоряжений, сковывавших инициативу производственников и непомерно раздувавших права центральных организаций, но он смотрел на это как на неприятную отрыжку военных лет. Теперь он как бы пристальнее вгляделся в этот порядок вещей: война давно кончилась, а отрыжка продолжается… Не зря советовал Сашин подумать, как от нее избавиться! Правильно, что сокращают разбухший аппарат министерства, хорошо, что расширяют права министра, но с ними укрепляют и ведомственные барьеры, возводимые министерствами… Через эти барьеры не в силах перепрыгнуть даже местные партийные органы, и Пнев остается тем же Пневым. Формально он прав. Прав формально и Птицын… А государственные дела страдают от их «правоты».

Северцев понимал, что укрепление министерств приводит к усилению ведомственной чересполосицы, но он не видел путей разрешения этого противоречия: не крушить же министерства, не ломать же то, что четверть века так старательно укрепляли? Да и можно ли допускать такое предположение? Ведь успехи у нас повсюду огромные: Каменушка, химкомбинат, Сосновка, Черноярск — живые примеры только для одного небольшого района бывшей кандальной Сибири…

Грузовик остановился, и размышления Северцева прервались. Горбун нагнулся над щитком, снял со спидометра пломбу и, накручивая валик, стал искусственно нагонять километраж. Закончив эту операцию, он вылез из кабины, открыл бензиновый бак. Заправив туда длинный черный шланг, подсосал бензин. Струя горючего полилась на землю.

— Что ты делаешь? — возмутился Северцев.

— Готовлюсь смену сдавать, — спокойно объяснил шофер и подергал шланг, отчего бензин потек на землю еще быстрее.

Северцев попробовал вырвать у него шланг, закричал:

— Мало того, что приписал километраж, так ты, сукин сын, еще бензин на землю сливаешь!.. Под суд захотел?

Шофер был по-прежнему невозмутим:

— Не шуми, браток. С бензином в баке лишний километраж не признают. Все так делают. А то при нынешних расценках наш брат шофер без хлеба останется. В городах бензин продают налево, а здесь кто его купит! Вот и приходится сливать наземь. Судом стращать — просто. Ты лучше оплату помоги изменить. Чтобы, значит, и шоферам и государству лучше стало, — объяснил он, сматывая на руку шланг.

Северцев с досадой оглянулся на большое подсыхающее на солнце пятно у песчаной обочины дороги и, молча сунув шоферу за проезд десятку, зашагал к блестевшей неподалеку реке.

Мост все еще не был отстроен. Михаил Васильевич перебрался через бурлящую у серых валунов речку по деревянному настилу. Он шел и думал о встрече с горбуном: что же получается? В погоне за заработком шоферы преступно уничтожают бензин, диспетчеры выписывают фиктивные наряды, начальство включает дутый километраж в выполнение плана перевозок, получает за это премии… Лишь бы форма соблюдалась. Куда это годится? Надо менять, многое надо менять!

Дорога на смолокурку представляла собою что-то вроде естественной аллеи, обросшей пихтами. Сумрачная, хотя и широкая, она была выстелена толстым ковром скользкой хвои. Красноватый, по-вечернему спокойный свет солнца, опускавшегося за лесом, пробиваясь между стволами, мягко ложился на этот рыжий ковер.

Окна и двери в темном домике Никиты были раскрыты настежь. Немного поодаль от крыльца дымил костер, швыряя в стороны яркие искорки. Над костром слегка покачивалось подвешенное на сучковатых кольях ведро, черное от копоти. Из ведра клубами валил пар. Никита в вылинявшей от пота и рваной на локтях солдатской гимнастерке чистил охотничьим ножом картошку. У ног его лежал верный пес.

— Здравствуй, Никита! Принимай гостя. — Северцев подошел к старику и уселся на опрокинутое вверх дном треснутое корыто.

— Здорово-ка, Михаил Васильич! Прямо на уху угодил. Знаю тут одни бочажок, там вот утречком тайменя и хариуза споймал. Покури малость, отдохни, вскорости и ушица поспеет… Заночуешь? — спросил старик.

— Заночую, — снимая сапоги, ответил Северцев.

Он чувствовал себя у Никиты как дома. Все располагало здесь к отдыху: опрокинутое корыто казалось удобнее мягкого дивана, смолистый дымок костра, выедавший глаза, приятнее душистой сигареты, а журчанье соседнего ручейка, конечно, уютнее, чем звуки охрипшего радиорепродуктора. Устало вытянувшись на корыте, заложив руки под голову, Северцев вглядывался в клочки неба между вершинами деревьев, ища знакомые с детства созвездия, проступавшие в темнеющей синеве.