Георгий Лезгинцев - Инженер Северцев

— Аль духов каких подземных выслушиваешь? — подходя, задал вопрос Никита.

— Хуже. Сбиться не можем… Знаешь, какой случай на Кавказе еще до революции был? Проходили там железнодорожный тоннель. И тоже долго не могли сбиться. Горный инженер уже в сотый раз проверил расчет и… тут же в забое застрелился. А через полчаса встречные забои соединились…

Вдруг лицо Северцева преобразилось, глаза заблестели, он торопливо поманил пальцем Никиту, возбужденно выкрикнул:

— Слышу их! Слышу! — И припал ухом вплотную к скале.

Старик с сожалением посмотрел на директора. Чудак человек… Его стоптали, а он радуется, что, видишь ли, шум какой-то ему почудился…

Северцев еще раз прислушался и, схватив Никиту за рукав, подтянул к забою. Старик, чтобы сделать одолжение чудаковатому начальнику, тоже наклонился, прислушался… И вдруг лицо его вытянулось от удивления: он ясно расслышал глухие, отдаленные удары!

— Направление дано точное! А я-то боялся, что разошлись… Перетрусил за эти два для изрядно! Ведь в горном деле всякое бывает… Ну, теперь зато ясно: западный забой в нескольких метрах от нас. Еще два дня, и мы собьемся! — радостно объяснял старику Северцев.

— Ну и слава богу!.. И пошли обедать! С утра небось голодуешь. — Помедлив, Никита добавил: — В сторожке тебя один человечек дожидается.

Северцев счищал паклей глину с рук.

— Какой человечек?

— Барон гостюет. Пьяный в дугу.

— Жалуется небось?

— Веселенький, как идиет. Песни орет. Пойдем в зимовье! — позвал Никита. Ему хотелось поскорее узнать правду.

— Подожди. Покурим с ребятами!

Они подошли к проходчикам. Северцев достал пачку папирос, угостил ребят, закурил сам.

— Теперь наверняка собьемся! По совести сказать, мы с Петькой эти два дня совсем носы повесили. За вас переживали, — затягиваясь дымком, проговорил Столбов.

Больше на эту тему они не говорили: горняки, не сделав дела, не торопятся говорить о нем.

— Елена помирилась с отцом? — спросил Михаил Васильевич.

— Враждуют. Она ходила на пасеку к матери, так батька ее на порог не пустил. Обзывал всяко-разно… — сокрушался Столбов, устало проводя рукой по светлым вьющимся волосам.

— У Митьки Серегина тоже не клеится. Зинка в общежитии живет. К его родителям в дом входить не хочет, а комнату им комендант не дает! — рассказывал Петька.

— Вот начали сборку стандартных домов — с горячей водой, ваннами, отоплением, — ему первому дам комнату… — Смутившись, Северцев поправился: — …Дадут комнату.

Столбов, Петька и Никита переглянулись.

Фрол сказал Северцеву:

— Третьего дня на бюро райкома меня в кандидаты партии приняли. Чувствую, что теперь по-другому жить должен, а как — не знаю. Научите, Михаил Васильевич!

— Как? Работать с полной отдачей сил. Само собой, не нарушать трудовой дисциплины. Одолевать хитрости мастерства. И, конечно, учиться: поступай в заочный техникум, получай среднее техническое образование, дальше тянись: к высшему. Надо ли тебе напоминать, что и в быту надо пример показывать? Проступки против морали или пьянство в коммунизм не прихватишь…

— Об этом не только бригадиру думать, когда его в партию взяли, — важно заметил Никита. — Каждый рабочий того должен добиваться. А перво-наперво молодой: ему при коммунизме-то жить!

— Вот и давайте всей бригадой! Верно сказал Никита, — подхватил Фрол, — в коммунизме нам всем жить доведется, не одному мне!..

— Подбирай, Фрол, ударную коммунистическую бригаду… Хочу быть запевалой по руднику! — хорохорился Петька.

— Это, Петька, у тебя, может, чисто нервное? — Никита хлопнул Петьку по спине. — Смотри, запевала: кукарекнуть — просто, работать — трудней, — предупредил он.

— Поговори, Фрол, с ребятами, — посоветовал Михаил Васильевич. — Обмозгуйте и… Это дело святое!

Пожав всем руки, он пошел с Никитой к выходу.

Как только они остались одни, Никита передал Северцеву услышанную от шофера новость.

— Правда аль брешут? — осторожно спросил он.

Северцев сделал вид, что с особенным интересом рассматривает породу, в которой проходит тоннель.

Никита не выдержал паузы, голос его дрогнул:

— Не томи, Васильич! Отвечай: сняли?

— Сняли, — просто сказал Северцев.

— Про тебя спрашивать не буду. Снесло тебя за то, что ты вроде как против течения поплыл. А за что Валерию Сергевну гонят? Неужто из-за тебя? — не унимался Никита.

— Из-за меня, — подтвердил Северцев.

— А я-то не верил… Значит, токуешь? — уже строго спросил старик.

— Не понимаю тебя, Никита.

— Наслаждение с ней имеешь?

Михаил Васильевич, наконец, понял старика. Рассмеялся:

— Неужели ты поверил сплетне?

Но Никита воспринял его смех по-своему.

— Оно, конечно… Не откладывай работу до ночи, а любовь до старости… — согласился он и тяжело вздохнул.

У выхода из тоннеля на них набросился визгливый ветер — кидал в лицо колючий снег, пытался свалить с ног.

— К бурану! — поворачиваясь спиной к ветру, прокричал Никита. Он хорошо знал повадки таежной зимы.

До самой сторожки они молчали. И только у двери старик проговорил:

— Куда от нас подашься-то?

— Пока в Москву. А там видно будет, — ответил Северцев. И, почистив веником валенки, шагнул в избу.

В избе стояла полутьма. Красноватый свет печки озарял грубо сколоченный стол и сидящего за столом Барона. Барон медленно отхлебнул — видимо, далеко не первый глоток — из кружки, подирижировал вилкой и, наколов на нее из банки кусочек рыбы, осипшим голосом запел:

— Яков Наумович! Да за такие песни в тридцать втором году из профсоюза исключали… — шутливо напустился на него Северцев. — По какому такому поводу вы бражничаете?

— И это спрашиваете вы? — пробормотал Барон. — Праздную успешное завершение своих героических дел в медвежьем углу… Выпьем за прощание с глупой, я извиняюсь, романтикой! — Он налил из бидона спирт в кружки.

Северцев, подойдя к рукомойнику, начал умываться. Барон топтался около него и разглагольствовал, еле ворочая языком:

— Я хочу говорить с вами как со старым другом… Вы, наверное, слыхали: костюм хорош новый, а друг — старый. Давайте поговорим… о чувствах вообще. Первый раз в жизни я увлекся романтикой. Работал абсолютно бескорыстно, даже… как это говорится, самозабвенно… Я молился на вас, подражал вам. И я хочу помочь вам в беде. Как помочь, не знаю… Но что-нибудь придумаю. Так о чем я говорил?.. Да! Я, как и вы, мотался по тайге, не спал ночей, в заезжих домах тоже кормил собою различных паразитов. Раньше бы я этого не сделал, даже если бы мне предложили солидную сумму… А здесь делал. Что меня заставляло так делать? Романтика… Я думал, что из меня получится, знаете ли, этот — фэникс из пепла. И я так думал, что если должен быть этот фэникс-шмэникс, так сначала должен быть пепел. И вот вы видите, что получилось: тот еще фэникс! Пепел есть, а фэникса нет… Осталось одно «фэ»!.. Я сейчас говорю не то. Даже абсолютно не то… Просто — и вы это знаете! — здесь все так поступают. А я мог — не так как все? Знаете ли, не мог… Зададим себе один вопрос: результат? Раньше я имел некоторые деньги и был для всех — даже по документам — хорошим человеком. Здесь я жил честно — и уезжаю с грязной трудовой книжкой и пустым карманом. Вы можете не верить: у меня нет денег на плацкартный билет. Клянусь здоровьем. Смешно?.. Как только я приеду в Москву, я сразу пойду к Птицыну и скажу ему одну маленькую фразочку: «Очень желаю поскорее увидеть вашу жену вдовой». И гордо удалюсь!