Георгий Лезгинцев - Инженер Северцев

— Но это ничего не меняет, Анна. Пойми: я же ухожу не для того, чтобы вернуться!..

— Я не хочу этого понимать, не хочу этому верить, — покачав головой, прошептала она.

Послышался легкий скрежет открываемого замка, зашуршала обивкой входная дверь, замок щелкнул. Некоторое время в прихожей было тихо, потом два раза осторожно звякнул велосипедный звонок — и в комнату вошел Виктор, держа под мышкой кипу книг.

Он поздоровался с отцом, сел рядом с матерью, обнял ее.

— Поди, Витюша, приготовь чай! — попросила Анна.

Виктор ушел.

— Трудно мне будет с ним. Я была ему необходима, когда он был меньше, а сейчас ему нужен отец… — сказала Анна.

Северцев встал и тут же сел обратно. Только теперь до его сознания вполне дошло, что он теряет сына. Анна молчала. Северцев положил на ее маленькое плечо свою руку.

— Пиши, если сможешь, чаще, Аня! Мне будет все важно знать о вас. Ведь мы расстаемся с тобой не врагами? Правда?

Она долго молчала.

— Виктору пиши, даже если он не будет отвечать, не забывай: сын ведь тебе… — Снова надолго замолчала. Собрала силы, — На прощанье одно скажу, Миша: чтобы ни случилось с тобой в жизни, помни, что у тебя есть дом, где тебя будут всегда ждать… — Повлажневшей ладонью она коснулась его руки, сняла ее со своего плеча, опираясь о диванный валик, поднялась. — Теперь иди. Я больше не могу… Витя! — громко позвала она.

Вошел Виктор, остановился на пороге.

— Дай папе его чемодан, он уезжает.

Придерживаясь по дороге, как слепая, за спинки стульев, она ушла в спальню.

Виктор принес чемодан.

— Что еще тебе нужно, папа? — спросил он.

— Ничего, — рассеянно ответил Северцев и шагнул в прихожую.

За дверью спальни слышались глухие рыдания. В нелегком раздумье Михаил Васильевич взялся за ручку этой двери, но сын стал перед ним, твердо сказал:

— Уходи, папа, больше не надо нас мучить.

Михаил Васильевич отошел, снял с вешалки плащ.

— Прощай, Витя! Пиши письма, буду волноваться, ждать известий. Пиши непременно! Береги мать и прости меня. — Михаил Васильевич хотел обнять сына, но тот чуть отстранился, открыл дверь.

Северцев взял у него чемодан и вышел. Спустившись по первому маршу, у поворота лестницы он оглянулся. Виктор стоял у двери и глазами, полными слез, смотрел ему вслед.

Теплым летним вечером Северцев не спеша брел по просеке. Ажурные опоры высоковольтной линии шагали вдаль и пропадали у розоватого горизонта. Скользкая желтая хвоя устилала тропинку. Лес был душист и гулок: эхо повторяло в глухой чаще чей-то дальний голос.

Просеке не было конца. В вечерней мгле она казалась узкой. Паутина и мшистая гниль опутали сучья сырых, темных деревьев, цеплялись за волосы, щекотали лицо.

Северцев присел на валежину — ствол корявого кедра, закурил.

Валерия оказалась права: семейная жизнь на Сосновке началась с неприятностей. И возвращение, их вместо и водворение в старой его квартире породили немало кривотолков. Воспользовавшись этим, Орехов написал в партком заявление о безнравственном поведении директора, нарушившего не только партийную этику, но и советский закон, по которому двоеженство карается в уголовном порядке. Кругликов намеревался передать заявление в райком, но Северцев, именно из тех соображений, чтобы не подогревать нездорового интереса к директорскому персональному делу, настоял на разборе в своей партийной организации. Ему нечего скрывать от своих товарищей! И вот сегодня вечером заявление будут обсуждать…

В довершение всего исчезла Валерия. Придя в обеденный перерыв домой, он нашел на столе странную записку:

«Чем кончится для тебя это заседание, не знаю, но во всем виню только себя. Когда же мы получим право на свою любовь? Может, в тайге и придумаю путное. Подумай и ты. Много раз целую. Твоя В.».

В геологоразведочном отделе Михаил Васильевич узнал, что Малинина внезапно собралась в поисковую партию. Но куда именно — никому известно не было. И он бросился сломя голову на розыски. Полдня рыскал по тайге. Искал, звал ее. Боялся одного — не выкинула бы какую-нибудь глупость…

Северцев каблуком парусинового сапога затоптал в землю окурок, поднялся. Зашагал дальше.

Вот ему уже сорок с гаком. Жизнь многому научила, не раз падал он под ее ударами и снова поднимался. Казалось бы, человек умудрен опытом, стал более зрелым, закаленным, более невозмутимым, наконец. Хотел ли он этой любви? Нет. Не хотел и не думал, что она придет опять. Но она пришла. Она вовсе и не уходила. И в один прекрасный день вся его житейская премудрость оказалась бесполезной, и он ведет себя так же, как двадцать лет тому назад…

Однако ему все-таки не двадцать три, как было тогда… И это дает себя знать на каждом шагу. Даже совсем недавнее — отпуск, море, сумасшедшая гонка на такси по горным дорогам, тот вечер на Рице… — как давно все это было! Странно, но даже это успело стать прошлым. А в настоящем — «персональное» дело… Мысли его путались, перескакивали с одного на другое… Неужели члены парткома поддержат Орехова?.. Где же Валерия? Он ясно представил себе ее — такую, какой она была все эти последние дни: бледную, с потемневшими от невеселых дум глазами, но внешне спокойную, сосредоточенную… Что она задумала?..

…Заседание парткома должно было начаться в восемь. Пробило девять, а все еще ждали Орехова. За ним уже послали нарочного с просьбой поторопиться.

Кругликов вполголоса разговаривал с Галкиным. Шишкин внимательно слушал Морозова. Дмитрий Серегин спорил с Борисовой о кинокомедии «Верные друзья»: он восторгался фильмом. Северцев сидел в стороне, у крайнего окна, посматривал в сад, густо заросший черемухой.

Окно было раскрыто настежь, тонкая березка просунула в комнату зеленую ветку. Михаил Васильевич сорвал листок. Как в детстве, прижал его к губам, втянул вместе с воздухом, — щелкнув, листок разорвался на части. Северцев смущенно поглядел по сторонам — не обратил ли кто внимания? И поспешил отвернуться к окну.

За кустом черемухи он заметил Зину — жену Дмитрия Серегина. Она держала на руках грудного ребенка, завернутого в белое пикейное одеяло. Очень изменилась она: располнела, торчавшие в разные стороны косички заменил большой пучок… В осанке ее появилась горделивость: всем своим видом давала она понять, что стала матерью…

Радость за нее смешалась в сердце Михаила Васильевича С острым чувством боли. Валерия совсем недавно открылась ему в своем огромном несчастье. Теперь оно стало их общей бедой: после того, что она перенесла в молодости, она никогда не сможет иметь детей…