Георгий Лезгинцев - Инженер Северцев

Шахова ждать пришлось долго. Перелистав все журналы и прочитав все газеты, лежавшие на столе, Северцев позвонил снова. На этот раз трубку сняли.

— Анна, здравствуй! Это я. Сегодня прилетел и сразу звоню.

Трубка молчала. Северцев спросил:

— Ты слышишь меня?

— Да, слышу, говори, — медленно, через силу, отвечала Анна сильно изменившимся от волнения голосом.

— Хочу повидать Виктора. Где он?

— Сейчас каникулы, он в подмосковном доме отдыха. На днях вернется. Скажу, чтобы позвонил тебе. Какой у тебя помер?

— Запиши, пожалуйста. — Он назвал номер гостиничного коммутатора и добавочный. — Как у него прошла сессия?

— Хорошо.

— Я хотел спросить тебя, Анна: почему ты молчишь о нашем разводе? Ведь я в письме объяснил тебе причину…

— Делай как знаешь и, прошу тебя, оставь меня в покое.

— Спасибо, Анна. Как вы живете?

— Хорошо. Твоими молитвами.

— Анна, пожалуйста, не надо…

— Я передам Виктору, он позвонит. Прощай.

И трубка часто, прерывисто загудела.

Минут через десять вернулся Шахов. Они обнялись.

— Ну, здравствуй, чалдон… Что хмурый? — внимательно вглядываясь в Северцева, спросил Николай Федорович. — С домом говорил?

Северцев промолчал.

Николай Федорович прошелся вдоль кабинета, остановился.

— Эх, Миша, Миша! Не послушался старика, так и выпутывайся сам…

Нажав кнопку звонка, он попросил вошедшую Лидочку никого к нему не пускать: они с директором будут заниматься сосновскими делами.

В московской сутолоке дни бежали непривычно быстро. Темп столичной жизни, как убеждался Михаил Васильевич, стал для него, провинциала, совсем не под силу… А вот дело, попавшее в министерскую заводь, казалось, вовсе не двигалось. На балансовой комиссии годовой отчет по Сосновке все еще не слушали. Новый годовой план главк тоже не рассматривал: директора других предприятий приехали раньше Северцева, и главковцы просто запарились — не успевали составлять протоколы. В ожидании того, словно и не приближающегося времени, когда начнут рассматривать его план, Северцев ходил по отделам и клянчил оборудование, материалы… Заявки принимали, но обещать ничего не обещали: главк сам еще не получил фондов от министерства.

В один из этих февральских дней, спустившись утром в кафе и выбрав место у окна, за круглым мраморным столиком, Северцев развернул свежий номер «Правды». Там было напечатано постановление Пленума ЦК о дальнейшем совершенствовании управления промышленностью.

Вот и свершилось то, о чем так много было всяких кулуарных разговоров.

Давно принес заказ официант. Успели остынуть яичница и кофе, а Северцев все сидел, склонившись над газетным листом, вчитываясь снова и снова в каждую строчку.

Заключительная часть постановления поручала Центральному Комитету партии и Совету Министров разработать новые формы руководства народным хозяйством.

Итак решение принято, но какие будут эти новые формы, Северцев точно себе еще не представлял. Вспомнил разговор у Сашина, но тоже ничего конкретного и у него не было сказано, нужно набраться терпения.

В министерстве в этот день поднялся переполох. Только и говорили об этом постановлении, с тревогой спрашивая друг друга: а что будет с нами?..

В кабинете Шахова Северцев застал двух сотрудников главка — они записывали в блокноты поручения Николая Федоровича. Потом они пожали руку Шахову и пожелали ему счастливого пути.

— Николай Федорович срочно куда-то уезжает?..

Когда сотрудники ушли, Шахов объяснил:

— Через час вылетаю с бригадой ЦК на Север — готовить предложения по реорганизации.

— Так быстро? — удивился Северцев.

— Пленум принял решение — его нужно выполнять! — И веселая искра совсем молодого задора вдруг преобразила лицо этого уже очень пожилого человека.

Он стал удивительно похож на того, еще юного Шахова, чей облик много лет тому назад поразил Маяковского… Михаил Васильевич невольно залюбовался этой стремительной переменой.

— Как теперь дело пойдет дальше, Николай Федорович? — спросил он.

— Будет проведено всенародное обсуждение. Оно получит широкое отражение в печати и поможет найти новые формы управления. Думаю, что будут созданы совнархозы… Извини, что не успел рассмотреть твой вопрос о переводе рудника на открытые работы! Пришлось перепоручить начальнику технического отдела… — Шахов с беспокойством оглянулся на стенные часы, переложил из ящика стола в кожаную папку несколько бумаг и на прощанье обнял Северцева.

— А сами-то вы, Николай Федорович, куда думаете определяться?..

— Что делать солдату революции? Воевать! Если направят в совнархоз, поеду непременно. Может, еще принесу пользу… Как ты думаешь: пригодится там такая историческая рухлядь?

— Представляет некоторый интерес… — улыбнулся Северцев.

— Ну, до скорой встречи, паря! — Шахов помахал ему рукой и быстро вышел.

Предложение Сосновского комбината о переводе рудника на открытые работы обсуждалось в техническом отделе министерства без начальника отдела: он тоже срочно выехал на Урал. Проводил обсуждение главный геолог Стеклов.

Узнав, что большое начальство на совещании присутствовать не будет, институт Академии наук направил в качестве своего представителя аспиранта Никандрова — как бывшего сотрудника главка, к тому же работавшего некоторое время на Сосновском комбинате. Проектный институт был представлен неизменным Парамоновым.

Северцев не без интереса наблюдал за поведением этих людей. Птицын, усевшись за стол начальника отдела, почувствовал в себе, видимо, некую величавую деловитость, даже движения его стали спокойнее, медлительнее, в голосе сразу зазвучали металлические нотки. Приятно округлым жестом он пригласил всех подсаживаться поближе. «Должно быть, из Сашки все-таки мог выйти хоть какой-то актер!..» — подумал Северцев. Никандров, казалось, не замечал Северцева, и в то же время Михаил Васильевич не раз чувствовал на себе его опасливый взгляд. Парамонов тоскливо смотрел в окошко, всем своим видом показывая, что он вынужден попусту тратить время.

Стеклов сел в центре длинного стола и нервно откашлялся, он чувствовал себя явно не в своей тарелке. О предложении Северцева ему рассказал начальник отдела буквально на ходу, за полчаса до назначенного совещания, не успел он ознакомиться и с новыми запасами руд по Сосновке, поэтому в роли председателя испытывал явную неловкость. Его худое, тонкое лицо с глубокими морщинами вопрошающе поворачивалось к каждому участнику совещания, но никто не изъявлял желания начать дискуссию. Молчание затянулось, и Стеклов, решительным жестом поправив на переносице темные роговые очки, обратился к Птицыну: