Лев Кожевников - Улыбка Афродиты. Смерть прокурора

…Хриса лежала неподвижно, отворотив в сторону лицо, мокрое от тихих слез, рассеянная, и он шептал ей на ухо ласковые слова, которые сами собой в изобилии рождались для нее в его любящем сердце…

Ее прекрасное имя, шептал он, нежит ему слух, будто сладкая мирра вливается в уши. Но возлюбленная много прекрасней своего имени. Лицо у нее, будто светлая луна, и ланиты пылают ярче утренней Эос. Ее губы волнуют, ибо похожи на живые пурпуровые кораллы… На половинки разломленного граната… На лепестки свежих томных роз, едва распустившихся. Ее глаза, густые и синие, напоминают ему чудесные озера, полные влаги, посреди египетской Ливии, а он, бредущий в пустыне странник, истомленный жаждой, с радостью великой припадает к ним, пьет их и не может утолить свою нестерпимую жажду, ибо сгорает от любви. Прекрасны волосы возлюбленной и темны, как бархатная тихая ночь, но каждый волосок в них светится и отливает живым, юным блеском, а все они свиваются в роскошные, сверкающие, пружинящие локоны. Запахи их благоуханны и сводят с ума, пьянят крепче самого крепкого вина, ибо он сгорает от любви. Груди возлюбленной под тонкой тканью трепещут, словно тяжелые кисти винограда под рукой бережного садовника, радующегося их зрелой и сладкой силе, а сосцы поднимают разбегающуюся ткань и торчат под нею, как сторожевые башни под пологом ночи на стенах, но едва коснешься их, и содрогается разом прекрасное тело возлюбленной, и трепет пробегает по нежным членам, и он изнемогает от любви…

Она, вначале с изумлением, затем с радостным ожиданием, внимала его тихому, ласковому шепоту, каждому слову, и слезы скоро высохли у ней на глазах, а слабая, растерянная улыбка то исчезала, то вспыхивала ему навстречу, и румянец удовольствия рдел на щеках все ярче.

Иногда краска стыда заливала ее прекрасное лицо, если слова, сказанные о ней, звучали слишком откровенно, слишком о тайном, и она прятала смущенные глаза у него на плече или закрывала лицо руками и долго не смела отнять их, пока любопытство не пересиливало стыда.

Его дыхание нежно ласкало ей шею, а губы, нашептывая, касались то щеки, то маленькой розовой мочки уха, возбуждая в ней новое желание. Его рука покоилась у ней под грудью, она ощущала сквозь ткань жар его тяжелой ладони, его вновь возникающее желание перетекало и пронизывало ее, а шепот становился сбивчивым, страстным, слова теснились на языке, мешая друг другу и путая нескладную речь…

Они поднялись с травяного ложа другими. Солнце светило слишком ярко. Птичий щебет оглушающим звоном висел в воздухе. Гудели внизу пчелы, и цветочный пестрый луг кружился перед глазами.

Пошатнувшись, Хриса оперлась на Асамона, и они не скоро разняли руки, с изумлением вслушиваясь в себя и в окружающее мироздание.

Асамону вдруг вспомнились вчерашние ее слова, сказанные ночью на Террасе Сокровищниц, и ему показалось, он понял их смысл. «Сегодня, — сказала она, — мне не нужны лишние подозрения». «Почему сегодня? — удивился он, не желая так скоро отпустить ее. — Разве ты не свободна?». «Потому что завтра подозревать что-либо будет уже поздно».

Откуда-то неподалеку доносилось веселое журчание воды, как если бы быстротекущий Эриманф решил не оставлять их наедине и следовал украдкою по пятам.

Асамон вздел оба седла через плечо, повесил торбу, и, взявшись за руки, влюбленные тронулись на шум воды. Они пересекали луг, и цветущие травы осыпали им на грудь в изобилии светлую, оранжевую, желтую и зеленоватую пыльцу, держали их за одежды.

Из тисовой рощи вокруг развалин под ноги выбежала тропа. По ней они углубились в скалы и спустились скоро в живописную расселину, дивясь по сторонам, как удивительна и переменчива бывает природа хотя бы и в двух шагах. Шум воды вблизи превратился в гул. Горный поток, спускаясь с вершин, падал здесь с отвесной стены, покрытой солевыми перламутровыми наростами, и превращался в небольшой водопад. Хрустальные струи разбивались внизу о плоские камни миллионами сверкающих брызг, и яркая радуга висела над этим великолепием столь отчетливо, что, казалось, на нее можно и опереться. Теплый воздух был влажен здесь, и они ступали мягко по колена в пышных, изумрудных мхах, ковром укрывающих даже темные базальты и сыпучие, сухие известняки.

Асамон сложил с себя оба седла и торбу возле огромного, надвое треснувшего камня, так чтобы брызги и водяная пыль не достигали их.

Пока он укладывал сбрую, Хриса скинула с ног сандалии и с простодушием истинной спартанки, чьи нравы не отличаются чрезмерной строгостью или ханжеством, отстегнула золотые булавки с наконечниками из слоновой кости, скрепляющие на плече ткань, сняла пояс, и одежда, струясь, упала к ее ногам. Она переступила через нее и предстала перед ним нагая, с одной крохотной ладанкой на шее, обделанной золотом и цветными каменьями.

Асамон замер в смущении и невольно потупил глаза, так ослепительна показалась ему красота его возлюбленной. Не скоро он осмелился вновь обратить на нее зачарованные взоры и даже гул водопада перестал слышать на время из-за того, что кровь толчками ударяла ему в виски и глушила вокруг все звуки.

Когда он пришел наконец в чувство и оглянулся, то увидел Крису стоящей в бурно низвергающихся со скал потоках воды. Хрустальные струи воды сверкали и переливались на ней расплавленным серебром, а темные волосы, подобно водорослям, трепало неукротимое течение.

Асамон опустился было на седло, намереваясь дождаться конца купания, но Хриса, сияя своей ослепительной наготой, оказалась вдруг подле и, взявши за руку, увлекла со смехом, как он был, упирающегося, в одежде, в самую кипень и грохот и прижалась к нему всем телом, обвивая крепко руками. Вода оказалась ледяною настолько, что поначалу под бешеным ее напором у Асамона перехватило дыхание. Холод пронзил его до самых костей. Но возлюбленная стояла так близко, и так нежны, теплы были ее объятия, что слепая стихия не могла остудить в нем пылающий пламень, но разжигала все сильнее.

Он вынес Хрису из водопада на руках, свежую, холодную и благоухающую. Капли воды дрожали на ней подобно драгоценным кристаллам. Она походила в его руках на созревающий плод, весь озолоченный солнцем, румяный от холодной воды, которая стекала светлыми ручьями с его одежды и с облепивших их обоих тяжелыми плетями ее волос.

Он долго стоял так, держа возлюбленную в объятиях, целуя, и не ощущал в ней веса. Но Хриса сама выскользнула из рук и ступила на землю.

Она чудесным образом переменилась с тех пор, когда Асамон впервые увидел ее на Хоре, на празднике Гимнопедий. Угловатая прелестная незавершенность сменилась за год женственной округлостью линий, не утратив при этом прежней очаровательной грации. Он не увидел у ней на теле ни единого порока, ни единого даже маленького пятна. И любое ее движение, плавный изгиб тела были исполнены для него неизбывного страстного желания.