Леонтий Раковский - Блудный бес

— Я пошутил, — сконфузился Шендер Фикс.

Он секунду помолчал, плюнул с моста в воду и потом, как бы невзначай, спросил:

— А скажите все-таки, реб Иегуда, что же значит это — Емарай Емаревич?

— А зачем же ты говоришь то, чего не знаешь? — удивился меламед.

— Я слышал — другие евреи говорят. А чем же я хуже других? Что, разве это очень плохое что-либо?

Меламед Гузик лукаво посмотрел на Шендера Фикса и, улыбаясь, сказал:

— Ох, Шендер, Шендер. Ты, наверное, сегодня хорошенько повздорил с Сорой-Леей и она изругала тебя Емараем Емаревичем!

— Нет, нет, — замахал руками Шендер Фикс. — Разве у такой глупой бабы хватит на это ума? Она уж если ругается, так ругается как самая последняя водоноска!

— Положим, чтобы обозвать Емараем Емаревичем для этого большого ума не надо. Ты целые дни проводишь с женщинами, так неужели же тебе никогда не случалось видеть амулета от нечистой силы?

— Нет!

— В мое время их носили очень многие женщины. Ручаюсь, что и до сих пор какая-либо тетка Гита, несмотря на свои шестеро ребят, не расстается с ним.

— Ну, а что было бы, если бы я его видел? — допытывался Шендер Фикс.

— Что было бы? Ты знал бы, что на амулете написано: «Пусть убегут бесы и всяческая нечистая сила и особенно дьявол-блудник, Емарай Емаревич». Дьявол-блудник, хорошенько запомни это, Шендер. А, ей-богу, такое имя к тебе очень подходит! — сказал язвительно меламед Гузик, глядя на широкую рыжую бороду Шендера Фикса, на его праздничный сюртук и зеленый галстук. — Ты все бегаешь за женщинами, как жеребец, который еще не видел ветеринара.

— А что же мне делать? — ответил Шендер Фикс. — Ведь, говорят, что на том свете прежде всего спросят — «Занимался ли ты продолжением рода?» Вот я и хочу, чтобы не осрамиться!

И Шендер Фикс пошел прочь от улыбающегося меламеда Гузика.

Легкое, удачное прозвище, данное теткой Гитой Шендеру Фиксу, в один день облетело все местечко. И уже в понедельник вечером мальчишки со Стеклянной улицы дали этому новому имени Шендера Фикса отличное применение. Раньше мальчишки скопом дразнили только одного придурковатого Апанаса, местечкового пастуха. Когда стадо возвращалось вечером в местечко, мальчишки бежали следом за ним и во все горло орали:

А теперь они оставили в покое и пастуха и его коров и ждали, когда Шендер Фикс будет возвращаться с базара домой. Завидев Шендера Фикса еще на развилине двух улиц у трактира тетки Гиты, прозванного за свое местоположение «штанами», мальчишки кричали на разные лады:

— Емарай! Емарай! Емарай Емаревич!

И Шендер Фикс ничего не мог сделать с насмешниками.

Мальчишки так извели Шендера Фикса, что он даже согласился с жениным предложением переменить свою работу.

Сора-Лея давно мечтала о том, как бы удалить мужа от местечковых соблазнов. И, после долгих размышлений и совещаний с теткой Гитой, Сора-Лея нашла одно средство: надо было уговорить Шендера стать «поливником» — развозить по деревням глиняные горшки, миски, кувшины, а с ними и прочий мелкий товар.

Когда тетка Гита, обсуждая вопрос, предупреждала Сору-Лею, что она по целым дням не будет видеть своего мужа, Сора-Лея ответила:

— Гори на нем кожа! Зато, по крайней мере, я буду спокойна, что на деревне этому Емараю Емаревичу, этому кабану уже не за кем будет бегать! Сора-Лея знала, что говорит: Шендер Фикс, при всем своем распутном нраве, был ревностным иудеем и самолюбивым человеком. Он в разговоре никогда не упускал случая напомнить:

— Слава богу, в моем роде нет ни одного выкреста и ни одного ремесленника!

И вот Шендер Фикс стал поливником.

Но даже перемена работы не избавила Шендера Фикса от прозвища: местечко попрежнему называло его Емараем Емаревичем. И с этим метким прозвищем Шендер Фикс вырастил детей, состарился сам, пережил войну и увидел Революцию. Революция — такое, кажется, обыкновенное слово, а сколько необыкновенных событий произошло в местечке благодаря ему!

Кто бы предполагал, например, что когда-нибудь в хоральной синагоге вместо Арон-кодеша [3] Арон кодеш — самая священная принадлежность всякой синагоги: ковчег, в котором хранится свиток Торы. будет стоять знамя физкультурников? И какому местечковому фантазеру могло взбрести на ум, что настанет день, когда никчемный кустарь-ремесленник будет кичиться над торговцем своей работой? Однако, такой день настал.

Меер-Цон, кузнец Меер-Цон, прозванный так за свои, непомерно длинные, уродливые зубы, стал хозяином целой волости — председателем исполкома. А еврейские дети, которых раньше гнали прочь даже от шагающих на базарной площади пожарных, теперь смело маршировали по всему местечку с барабанным боем. И отцы, глядя на них, не знали, что делать: радоваться или печалиться.

Одним словом, местечко понемногу привыкло ко всем этим сногсшибательным переменам и больше уже не удивлялось ничему.

Оттого постепенное разорение тетки Гиты вовсе не произвело должного впечатления на мещан. Тетка Гита, пристроившая в последние годы к трактиру «штаны» заезжий двор, потеряла теперь и то и другое и умерла не столько от своей застарелой сахарной болезни, сколько от горечи этих двух потерь.

Вместо трактира в ее доме поместилась столовая Ц.Р.К. и единственной памятью о тетке Гите — кроме ее шестерых дочерей — осталось, излюбленное мещанами, название дома. Еще и до сих пор можно было услышать, как какой-нибудь исполкомский делопроизводитель говорил по старой памяти своему сослуживцу:

— Ты где сегодня обедаешь, в штанах?

Впрочем, о тетке Гите осталась еще одна память: прозвище Шендера Фикса. Шендера Фикса все продолжали звать попрежнему — Емараем Емаревичем, несмотря на то, что он уже дождался внуков.

Жизнь семьи Шендера Фикса с Революцией изменилась так же сильно, как вообще изменилось все вокруг. Прежде всего, наконец-таки от старости издохла кляча, на которой Шендер Фикс столько лет развозил по деревням поливу и прочий, необходимый для деревни, товар. Затем выросли и покинули отцовский дом дети.

Дочь Шпринцу Фиксы выгодно выдали замуж за владельца писчебумажного магазина Берку Картона. Но Берка Картон оказался странным человеком. Вместо того, чтобы продавать, как прежде, переводные картинки и тетрадки в косую линейку, он почему-то предпочел уехать в Джанкой пахать землю. И, к большому огорчению Шпринцы, ей совсем неожиданно пришлось стать женой самого обыкновенного землероба.