Юрий Трифонов - Бесконечные игры [киноповесть]

— Туда, туда! — машет рукой Зинаида Васильевна. — В Машину комнату! А то позавтракать не даст…

Мартынов ставит на стол две бутылки шампанского.

— Что это значит? — спрашивает Маша.

— А как же: Александр Максимович назначается завотделом, — говорит Сериков. — Мой непосредственный начальник! И — такой простой, демократичный. С утра опохмеляется шампанским…

— Перестань! Какой я тебе начальник?

— Конечно, начальник.

— Кстати, надо поговорить.

— Вот мы и поговорим. Уже начали. Итак, я подымаю этот стакан кефира… — Олег налил кефир в стакан, поднял его, — за процветание нового начальника! За то, чтобы он пошел далеко. Как можно дальше.

Мартынов хохочет.

— Ой, остряк! Ну-ну! Как можно дальше, да? — Вдруг делается серьезным. — Маша, а если по совести, то я Олегу удивляюсь. То ли по какой-то наивности, то ли по упрямству не хочет видеть нормального хода вещей. Нужно уступать место— понимаешь? — а если не будете уступать, вас заставят силой. Это закон жизни.

— Я не люблю законов жизни, — говорит Сериков.

— Это все фразы! Ты им подчиняешься, этим законам. Все подчиняются. Только одни говорят об этом честно и прямо, а другие… Вот Маша, например, честно признается, что она хочет, чтоб ей уступилиместо. И имеет полное право. Верно, Машенька?

— В общем-то…

— И Зинаида Васильевна мечтает, чтоб ей уступилиместо: чтоб соседка уехала и освободила часть коридора. А?

— Да ну! Бог с ней… — Зинаида Васильевна с внезапным вдохновением: — Но в целом я с вами согласна, Александр Максимович! Люди — это пауки. И каждый норовит подкусить другого. Это точно. Я с вами абсолютно согласна.

— Я не знала, что ты такая кровожадная, — смеется Маша.

— Я очень кровожадная. Ты не знаешь, как я умею мстить, если меня обидят.

— И все-таки вы не правы, Зинаида Васильевна, — говорит Сериков. — Не все же пауки. Есть и мухи.

— Ничего подобного! Все пауки! Сплошные пауки! Только есть громадные пауки, страшные, и есть маленькие паучки, этакие слабосильные, которые и рады бы укусить, да нечем. Похожие на мух… Маша, не трогай посуду, я сама вымою.

— Мрачная картинка, — замечает Сериков.

— Почему? Это реализм. И старые мудрые пауки должны тихо уступать место, а не ждать, пока их схватят зубами за ногу… — говорит Мартынов.

— Ну, ладно, пауки пауками… О чем ты хотел?

— Сейчас. Пойдем покурим.

Они выходят в коридор. Закуривают. Вышла соседка и с умильным выражением лица ласково просит:

— Дорогие товарищи, можно вас попросить не курить в коридоре? Здесь же невозможно дышать…

Сериков и Мартынов шагают по длинному коридору, выходят на лестничную площадку. Останавливаются перед окном, выходящим во двор. Видны заваленные снегом, покрытые брезентом машины, голые деревья, ограда и часть улицы.

— Я знаю, — говорит Мартынов, — что ты жалуешься в профком, в конфликтную комиссию, насчет Лужанского. Ты защищаешь свою статью и требуешь ее обсуждения…

— Ну? — говорит Сериков.

— Старик, я не хочу, чтоб ты выступал в роли мухи. Говорю по-товарищески. В редакцию пришло письмо от тренера Кизяева. Он пишет, что возмущен твоей статьей, что там искажены факты. Что никто его не увольнял, что он ушел по собственной воле…

— Где письмо?

— Вот. Это копия.

Сериков читает письмо, текст которого перепечатан на машинке. Прочитал. Обескураженно молчит.

— Старик, это письмо находится у меня. Дело будет закрыто, — говорит Мартынов. — Вот и все. Понимаешь? Дело будет закрыто.

— Они мне предложили команду. Так? Из класса «Б», в Минске, но условия неплохие. Даже лучше. Там большой завод, база отличная. Так? Ну, поездки будут.

— Предложили — кто? Те, кто тебя уволили?

— Ну, да. Центральный совет. Да ты снимай пальто. Садись…

Сериков стоит посреди комнаты, держа шапку в руке, — только что пришел. Кизяев в синем тренировочном костюме мастера спорта, сложив руки на груди и неуверенно ухмыляясь, стоит перед ним, покачивается на носках. За столом сидят два молодых парня с насупленными лицами, смотрят на Серикова исподлобья. В глубине комнаты работает телевизор: передают детскую воскресную передачу. Перед телевизором стоит, вяло и привычно покачиваясь, крутя на бедрах обруч хула-хуп, девочка лет одиннадцати.

— Это… прости меня, как-то неспортивно, — говорит Сериков.

— Алена, выключи телевизор! — говорит Кизяев.

— Пап, ну я хочу-у…

— Я что сказал? И пойди в свою комнату.

Девочка поворачивает ручку, но не выключает совсем. Пятясь и не сводя глаз с экрана, выходит из комнаты. Кизяев сел на стул, провел ладонью по лицу и молчит, стиснув пальцами подбородок. Теперь видно, как он сед, немолод…

— Конечно, неспортивно, — говорит он. — А что я мог сделать? Да сядь ты!

Сериков продолжает стоять.

— Это товарищ из «Московских новостей». Который статью писал «Тренеры и меценаты», — объясняет Кизяев парням.

Те оживляются.

— Да ну? Правда? У, сила!

— Все точно написано!

Даже смеются от удовольствия.

— Кузьмин прочитал — час орал…

— Что ты… Такая дуля…

— Хоть кто-то за Григория Степановича вступился…

Сериков садится, не снимая пальто, на стул.

— Слушай, братец… но как же так?

— Да как, как… Потребовали, чтоб письмо в редакцию… А иначе, мол…

— Но ты же понимал?

— Конечно. Чего ж не понимать, так? Мне даже Клава, жена, говорила — она у меня добрая вообще-то, — человека, говорит, подведешь…

— Ты не меня, ты одного старика подвел, которого, как и тебя, турнуть хотели. Ну, ладно! Чего ж теперь. Все ясно… — Сериков нервно встает, нахлобучивает шапку. — Я, честно говоря, думал, что это не ты писал. Что какая-то фальшивка.

— Нет. Я. Сам и писал… Постой!

Он вдруг хватает Серикова, уже повернувшегося к двери, за руку.

— Подожди! Я что хочу сказать? Ты слушай… — Кизяев взволнован, потемнел лицом. — Вот ребята сидят. Они из команды уходят, в знак протеста. Подали заявления. Я их из мальчишек тянул, из футбольной школы. Что я буду с ними тут? На завалинке сидеть? «Козла» забивать? — Он все больше горячится. — Им в футбол играть надо. В большой футбол. Я им говорю, дуракам: ну, подумаешь, Жеребцов? Это им нового тренера суют, Жеребцова Саньку. Поиграете годок… Ну — Санька, ну, хрен с ним…

— Все, Григорий Степанович! Говорить не будем!

— Ладно, дело ваше. Я их в Минск беру. И еще двоих, из дубля. Понял? Я за этих людей теперь отвечаю. Как же я могу от команды отказываться — пускай в Минске, пускай класс «Б»? Значит, делай, как говорят. Вот тут что!

— Но ты же, дорогой Григорий Степанович, говорил мне, — помнишь? — что уходишь из большого футбола. Что устал, надоело…

— Эх, мало что! Ты вот журналист, статьи печатаешь в московской газете, а дать тебе стенгазетку нашего ЖЭКа — так? Редактором — так? Согласишься? А-а! Да ты через неделю от тоски… Я футболом отравлен. Борьбой отравлен. Пока ноги держат, пока мотор стучит… И в Минске такую команду слеплю! А? Колюн, как считаешь?