Иван Свистунов - Сердца в строю

Акулина Григорьевна рассказывает:

— Воин для меня — святое слово! Дед твой, Иван Петрович, царство ему небесное, солдатом был. В пятнадцатом году его на Карпатах убило. Осталась я с тремя ребятишками на руках. Солдаткой меня в ту пору звали. Всего довелось испытать. Да пришла Советская власть, помогла сынов вырастить. Хороших сынов. Жить бы, радоваться. А тут опять война началась. Благословила я материнским словом сынов, на фронт проводила. Стали звать меня солдатской матерью. Два сына не вернулись с войны, положили свои головы. Такая, знать, наша материнская доля. Вот, доживаю я уже, а внуков нет. Одна ты у меня, внучка… И такого я тебе мужа желаю, чтобы как орел был, отцу твоему и деду под стать. Тогда и род наш не кончится, в правнуках и моя кровь жить будет.

— Бабушка, моя милая, — обнимает Лена Акулину Григорьевну. — Солдатская мать моя родная. Дай я морщинки твои поцелую.

Нервно зазвонил звонок в передней.

— Кто так поздно? — со вздохом поднялась Акулина Григорьевна.

Вошла Нелли.

— Леночка, несчастье, — бросилась она к подруге. — Я, я во всем виновата.

— При чем ты?

— Я помогала камень подкладывать.

— Какой камень?

— Щуров все подстроил. Щуров.

— Щуров… камень… ничего не понимаю, — и Лена трясет подругу за плечи. — Что ты говоришь? Ты только подумай, что ты говоришь!

А Нелли сбивчиво твердит:

— Щуров хотел, чтобы Юрий сорвался. И я хотела. Как гадко! Как гадко!

Лена пристально смотрит в окно. А за окном — дождь. Крупные капли быстро, обгоняя друг друга, бегут по черному стеклу. Нелли со страхом шепчет:

— Лена, почему ты молчишь? Что с тобой? Ты презираешь меня? — И заплакала.

— Успокойся, я больше всех виновата.

— Дома у меня как в гробу. С Мишей поссорились. Не была я раньше такой. Училась. Работала. А последний год словно в тину погружалась. Стыдно как! Мне страшно одной, Леночка! Я у тебя останусь ночевать. Можно?

— Иди ложись.

— А ты на меня не сердишься? — спросила совсем уж по-детски.

— Спи спокойно.

…Спит Акулина Григорьевна, ворочаясь и вздыхая. Притихла, по-кошачьи свернувшись в комочек на Лениной кровати, Нелли. Порой она вздрагивает во сне и чуть ли не к подбородку подтягивает колени.

А Лена все бродит по комнатам, прислушивается к каждому шороху: когда же наконец вернется отец?

Как все было весело и легко! Мимолетные встречи, разговоры… Она не хотела его любви. Просто приятно было чувствовать на себе влюбленные, восхищенные взгляды… Она не хотела ему зла. А как все обернулось. Что же теперь? Выговор? Гауптвахта? Трибунал? А может быть, он… Нет, этого не может быть!

Орлов тяжело вошел в переднюю, расстегнул ставший тугим ворот кителя. Лена бросилась к отцу:

— Что с ним?

— Явился с опозданием. Как ты посмела назначать свидание среди ночи! Я не вмешивался в твои личные дела, Елена. Но вопрос слишком серьезный и для него, и для тебя. Что у вас произошло?

— Я сказала Юрию… сказала… что люблю другого.

— Другого? А ты любишь другого? Выдумки. Театр!

Лена не выдержала. Вся эта беспокойная ночь, волнения — и она зарыдала:

— Что вы, сговорились мучить меня сегодня!

Отходчиво отцовское сердце. Орлов подошел к плачущей дочери, положил руку на ее растрепанную голову:

— Не плачь. Раз решила…

— Если бы я была уверена, что правильно решила, — не вытирая слез, прошептала Лена. — Как мне быть? Что делать?

— Нехорошо получилась.

Лена посмотрела на отца заплаканными испуганными глазами.

— Папочка! Вдруг мне без Юрия и жить нельзя будет? А я его навсегда оттолкнула?

Снова звонок в передней. Лена вздрогнула:

— Кто это? Может быть…

Вошел Бочаров.

— Вижу в окнах свет — не спят.

— Какой тут сон, — с горечью проговорил Орлов.

— И Лена не спит. Нехорошо. Пора спать. Рассвет скоро.

— Иди, Леночка, к себе, — Орлов поцеловал дочь в лоб.

Невеселое молчание установилось в кабинете. Бочаров листает «Огонек», Орлов не мигая смотрит на белые раскаленные волоски настольной лампы. Вздохнул:

— Неприглядная история! А ведь все шло нормально. С работой справлялся, благодарность заслужил. Можно было и на командира роты готовить. И вот — на тебе — авария!

— Не авария, а любовь!

— При чем тут любовь? Расхлябанность, потеря чувства ответственности, вот и все!.

— И любовь!

Орлов вспылил:

— Любовь! Любовь! Чепуха! Слюнтяйство одно. Мне странно, что ты, полковник, военный человек, а сбиваешься на дешевую сентиментальность.

— Нет, это любовь, и ты обязан ею заниматься.

— Ну, ты меня извини, Василий Васильевич. Любовью не занимался и заниматься не буду. Довольно с меня огневой, тактической и других подготовок. Голова и так кругом идет ото всех дел.

— Все же любовью будешь заниматься!

Орлов, прищурясь, посмотрел на Бочарова:

— Ты серьезно?

— Вполне. Кому же ею и заниматься, как не тебе — командиру полка, и не мне, твоему заместителю по политической части?

— Шутишь ты, и довольно неумело.

— Совсем не шучу. — Бочаров отложил в сторону «Огонек». — Давай поговорим серьезно. И не только о Верховцеве. Верховцев — случай, частность, а я хочу поговорить о типичном. Представь себе такую картину: молодой неженатый лейтенант прибывает в полк. Как складывается его служба, жизнь? Шесть дней в неделю работа, и какая работа — сам знаешь — от подъема до отбоя. Приходит воскресенье — а тут дежурство, кросс, соревнование, наряд — и нет дня отдыха. И так из месяца в месяц. А годы идут. Парню жениться надо, а на ком? Вот и выскакивает такой офицер в отпуск, хватает, что называется с ходу, первую подвернувшуюся кралю, как раньше говорилось, без роду-племени, и везет в часть, дескать, жена, подруга жизни. А что получается — история известная: или развод, тяжба, персональное дело, или всю жизнь мается бедняга с какой-нибудь стервой.

— Не пойму, к чему ты говоришь? — пожал плечами Орлов. — Какое это имеет отношение к сегодняшнему происшествию?

— Самое прямое и к сегодняшнему. Речь идет о том, что мы, старшие офицеры полка, вопросы брака, личной жизни подчиненных не можем считать областью, уставами не предусмотренной.

— Тебя послушать, так я должен быть не командиром полка, а гвардии свахой.

— Не иронизируй. Насколько я знаю, и в твоей жизни неудачная любовь сыграла не последнюю роль…

Напрасно в пылу полемики заговорил об этом Бочаров. Чуткий он человек, деликатный, а вот сорвалось неосторожное слово — хоть и спохватился, да уж поздно. Орлов поморщился, замолчал, ломая спички, зажигал и не мог зажечь папиросу…

…Любовь! Сколько лет он гнал от себя это коварное слово. Он презирал и боялся его. Не оно ли в ту страшную ночь отняло самое дорогое, опустошило его жизнь.

Зина пришла после часу ночи. Никогда еще так поздно она не возвращалась домой. Поджидая жену, он просматривал конспекты по политической экономии: завтра с утра семинар.