Николай Строковский - Тайгастрой [издание 1957 года]

Захваченная на площадке, в краевом центре и в аппарате ВСНХ банда, как оказалось, принадлежала к глубоко законспирированной правой и левой оппозиции, связавшейся с промпартией. Главарем ее был Копейкин. Оголтелая банда диверсантов и убийц глубоко запустила щупальцы в различные организации и готовилась нанести советскому государству удар в спину.

«От политических платформ и платформочек в объятия фашизма! По боку политические дискуссии! Кепку на глаза, воротник кверху, финку за голенище — и в темную ночь...»

Журба окинул взором рабочую площадку и ощутил такую любовь к людям, к их труду, к сооружениям завода, что горло перехватила спазма... Он мысленно представил себе Советский Союз, многочисленные стройки, многомиллионный коллектив и еще острее почувствовал ответственность каждого советского человека за общее дело.

Из допроса Грибова он знал, что члены шайки находились на всех предприятиях, сейчас шло вылавливание скорпионов. Но можно ли было поручиться, что на Тайгастрое выловили всех? Ведь если враги действовали даже на мелких предприятиях, то такой объект, как Тайгастрой, тем более не мог не привлечь их внимания: одна из крупнейших опорных баз на случай войны, первенец сибирской металлургии. Следует быть еще и еще внимательнее к людям, к их жизни, изучить их, воспитать в каждом политическую бдительность, чтобы враг был распознан до того, как выпустит свои ядовитые когти. «Конечно, — думал Журба, — проверка требует большой проницательности. Наряду с врагами, ловко прятавшими подлое лицо, были ведь и просто малограмотные в политическом отношении люди, которые болтали чепуху, не ведая, какой вред чинят. Были и такие, как инженер Шахов — выходцы из буржуазной среды, но честно, добросовестно относившиеся к труду. Не рассчитывают ли бандиты вызвать замешательство? Разве врагу не на руку внести сумятицу, посеять недоверие, страх? Конечно, это так. И этому надо дать отпор».

Вечером он возвращался домой. В окне красного уголка доменного цеха увидел инженера Волощука: по поручению парткома он занимался с комсомольцами в кружке политграмоты. Журба зашел и сел на крайнюю скамью. Волощук вел собеседование о пятилетием плане, рассказывал, что даст выполнение плана в области промышленности и сельского хозяйства, насколько улучшится материальное положение трудящихся, насколько возрастет военная мощь Советской державы, какую злобу вызывают у врагов наши успехи и какую надежду, радость вселяют в сердца трудящихся наши достижения.

Чтобы слушатели яснее представляли то, о чем он говорил, Волощук показывал диаграммы, схемы, плакаты, значительную часть которых вычертил сам, готовясь к занятию.

Журбе понравилась проведенная беседа. «Его метод следует передать другим. С каким интересом слушают ребята».

Проходя мимо мартеновского цеха, он вспомнил о разговоре с Шаховым. «Неужели моя подозрительность перешла границы? В чем вина инженера? Если я не знал, что отец его — эмигрант, то в этом сам виноват. Почему поздно поинтересовался?»

Журба поднялся на печной прогон. Инженер стоял в стороне, насупленный, мрачный.

— Я на минутку оторву вас от работы.

Увидев Журбу, Шахов снова заволновался.

— Расскажите о себе, — сказал Журба, садясь на сваленных кирпичах в стороне от людей.

Митя стал рассказывать анкетным языком с обидой в голосе. Журба остановил его.

— Я просто хочу ближе познакомиться с вами. Вы сами видели, что произошло на площадке. А каждому честному человеку дорого то, что создано трудом коллектива.

— Я понимаю, — сказал Митя. — И в моей жизни нет ничего дурного. Я не могу отвечать за поступки родителей, с которыми не поддерживаю никаких отношений. Я вырос в среде рабочих, студентов. Мою биографию легко проверить, жизнь моя на виду. А с отцом я расстался, когда был мальчишкой. Я отказался ехать с родителями, сбежал. И с тех пор не знаю ничего о них, — Митя остановился. — Но я не обижаюсь на вас. Ваш долг знать каждого. Не обижаюсь, хотя мне больно...

— Да, вы правы, мне полагается знать людей не только по данным анкеты. Но я далеко не всех хорошо знаю. Вы поймите, товарищ Шахов, что бывшие люди, не все, конечно, но некоторые, разные там помещики и их сынки, фабриканты и их выкормыши, кулаки, жандармы, оппозиционеры, диверсанты расползлись по уголкам страны, чтобы исподтишка клеветать на нас, резать провода, засыпать песком подшипники, путать марки огнеупора, выводить из строя генераторы. Главари этой банды делают последнюю ставку.

Митя слушал, опустив голову, как школьник. Наконец, он сказал:

— Мне больно, если вы в тайниках души причисляете меня к потенциальным врагам только потому, что мой отец в прошлом — главный инженер капиталистического завода, а ныне — эмигрант.

Журба прислушался к самому себе.

— Вас? Нет. Я вас не причисляю. Поэтому так откровенно говорю. Если вас обидело мое внезапное вторжение, простите. Я поступил правильно, хотя, может быть, и не совсем чутко. Еще раз говорю: я не хотел вас обидеть, но узнать вас глубже — мой долг. Я верю вам. И вы, как каждый советский человек, должны помочь нам распознавать врагов до того, как они себя активно обнаружат. Это такой же долг инженера, служащего, колхозника, рабочего, как его работа на производстве. Нейтральных, стоящих посреди — нет. И если я вас обидел, забудьте, это получилось непроизвольно. Я верю вам.

Камень свалился с сердца Мити. Он пошел к бригадам, гордясь тем, что мартеновцы шли впереди других и что в этом была его заслуга, частица его самого как начальника участка.

Когда Журба подходил к воротам, его встретил Роликов, недовольный чем-то; в своем пальто на меху показался он Журбе куцым, точно подросток.

— Хорошо, что встретил вас, товарищ Журба.

— Что скажете?

— У меня конфиденциальный разговор.

— Вы в соцгород идете?

— Нет.

— Я вас слушаю.

— В доменном цехе слишком высокие темпы. Это вам нравится, но на этом легче всего сыграть врагу. Темпы высокие, значит — качество низкое. Темпы и качество — величины, находящиеся в обратно пропорциональной зависимости. Кладка огнеупора имеет свои законы. Быстрота кладки печей и кауперов даст себя знать. Помянете мое слово. Я не боюсь об этом говорить, хотя сейчас многие поджали под себя хвост. Мне хвост незачем поджимать. Говорю по своему разумению старого инженера, по своему многолетнему опыту. При задувке печей наши темпы могут вылезти боком. Профессор Бунчужный — мечтатель. Пользуюсь случаем в этот тревожный час обо всем сказать вам, представителю партии на заводе. Говорю заранее, пока есть время и возможность принять соответствующие меры. На эту тему я в свое время говорил с Гребенниковым, но результатами разговора не удовлетворен.