Николай Строковский - Тайгастрой [издание 1957 года]

— Вот ты каков! Подлец! — и Николай со всего размаха ударил его по лицу.

Когда добрался к месту пожара, огонь уже охватил контору проектного отдела. Ноги у Николая дрожали, как после болезни, не унималась боль в простреленном локте и в боку. Он сбил меховую шапку, чтобы она не касалась раны, полученной во время падения, и повел стрелков из охраны к Грибову, потом снова возвратился на заводскую площадку.

Кроме команды пожарных, тушили огонь рабочие. Вода не подавалась, гасили огнетушителями, снятыми с лесов, тушили глыбами снега. Электростанция не работала, мартеновский цех освещался пожаром: горели строения проектной конторы и лесосклады.

— Самое ценное — проекты работ второй очереди комбината спасены! Мы вырвали из огня мозг стройки! — рапортовал Журбе возбужденный Митя Шахов. — Мы вытащили шкафы и организовали охрану. Там все было полито керосином.

Несмотря на мокрое тряпье, которым Шахов защищал от огня лицо и руки, у него были сожжены брови, волосы, от него пахло копченым.

— Но что с вами? — спросил Митя только теперь заметив раненое лицо Журбы.

Меня укусила собака... Вы не видели Абаканова и Гребенникова?

— Абаканов здесь, а Гребенникова не видел.

Журба вдруг пошатнулся и чуть не упал. Митя обхватил его за талию, но Николай пересилил себя. Прислонившись к столбу, сказал:

— Не беспокойтесь. Продолжайте тушить пожар. Соберите рабочих. Пусть Абаканов усилит охрану чертежей и имущества. Я пойду в ЦЭС.

— Я с вами. Позвольте мне. Вы упадете...

— Я поручаю вам самое ценное! — строго сказал Николай и ушел, придавливая кулаком раненый бок.

Но едва прошел несколько шагов, как из темноты вынырнул Гребенников.

— Где ты пропадал? Что с тобой? Они вывели из строя генераторы. Я арестовал пятерых. Удалось что-нибудь спасти?

— Чертежи спасены. Я поймал матерого волка...

— Кто это?

— Грибов!

Идя к проектной конторе, Абаканов увидел Яшку Яковкина. Парень вел человека, показавшегося знакомым. Это был тот самый тубалар — охотник, которого группа изыскателей встретила по дороге в Тубек летом двадцать девятого года.

— Попался, самурай! — вырвалось у Абаканова.

Тубалар униженно заулыбался.

Ярослав Дух привел бородатого Никодима Коровкина.

— Поймал на горячем: резал провода! Но меня не проведешь. Я знаю, как принять меры!

Дух держал металлический прут, а на лице Коровкина чернели полосы. Видно, Ярославу пришлось принять крутые меры...

Памятная ночь заставила призадуматься многих на стройке. То, что проявлялось в мелочах, перекидывалось, подобно огню, с одного места площадки на другое, собралось в одно целое и разрядилось в открытой диверсии.

Гребенников понимал, что далеко не все меры защиты были приняты, что порой он слишком доверял людям, хотя телеграмма Копейкина и дело промпартии открывали глаза на новые тактические пути борьбы, принятые и оппозицией, формально сложившей оружие, и остатками промпартии.

Арест Августа Кара, Грибова, некоторых работников ВСНХ позволил раскрыть гнездо шпионов и диверсантов, действовавших на площадке, однако было очевидно, что какие-то группы еще оставались нераскрытыми. Не удалось схватить и Чаммера.

Хотя Грибов и его сообщники всячески чернили на допросах Радузева, Гребенников защищал честь инженера. Но тень пала на Радузева: в ту ночь, после предупреждения Гребенникова о диверсии, инженер исчез. Люба заявила, что муж ее не возвращался. Были найдены на квартире у Чаммера компрометирующие документы.

— Тут не все чисто, — уверял Журба Гребенникова. — Чего ему прятаться? Раз не замешан, зачем бежать? Наконец, мы не знаем, действительно ли эти расписки подложные.

Но Гребенников не соглашался.

— Нет. Радузев — странный, взвинченный человек, но не враг. А вот подобные доводы, как у тебя, которые он мог предвидеть, вероятно, и толкнули к бегству. Враги рассчитывали на внезапность, на то, что он растеряется. И он, действительно, растерялся. Но это еще не дает оснований считать его врагом.

— Ты переоцениваешь свои педагогические способности. Большая хозяйственная работа притупила твою бдительность. Впрочем, я напрасно обрушиваюсь на тебя. Может быть, больше других повинен я как партийный руководитель. Но как мы с тобой не раскусили Грибова? Оба дали маху. Да еще какого! Грибов — сын инженера, работавшего у акционеров тубекской точки, Грибов — промпартиец, диверсант, пролезший в ряды партии. Как мы с тобой не распознали матерого волка?

Дней пять спустя после диверсии Журба зашел в мартеновский цех.

— Где инженер Шахов?

Ему указали. Он прошел к группе. Дмитрий вежливо снял шапку.

— Мне надо с вами поговорить, инженер.

Тон был строго официален. Они прошли в сторону.

— Ваш отец — белый эмигрант? Почему вы скрыли от меня?

Митя пожелтел.

— Я не скрывал. Откуда вы взяли? Об этом известно институту, известно из моих анкет, известно моим товарищам Коханец, Волощуку и другим.

— А мне вы сообщили?

Шахов замялся.

— Вы не спрашивали.

— С секретарем партийного комитета могли поговорить по собственной инициативе. Белый эмигрант. Шутка сказать!

— Мне не пришло в голову...

— Вы и теперь продолжаете поддерживать связь с родными? С заграницей?

— Нет.

— Нет? — подчеркнуто спросил Николай, как если бы у него были данные думать иначе.

Журба ушел. Митя заметался по цеху. Цифры, расчеты, задания бригадам — все спуталось, он никогда не видел Журбу в таком состоянии: значит, случилась беда. Но что? Об отце он не знал ничего вот уже одиннадцать лет.

Выйдя из мартеновского цеха, Журба пошел в сторону, по тропе, круто спускавшейся к земляным выработкам под цеховые сооружения второй очереди. День выдался ясный, лежал глубокий снег, и завод в снегу среди тайги казался сказочным.

Но Николай не замечал красоты, он был болен — физически и духовно, хотя не показывал виду. Все причиняло боль, все раздражало, мучило.

Диверсия выбила его из рабочей колеи, сознание вины за происшедшее не давало покоя. Утешало только одно: что диверсантам не удалось причинить серьезного ущерба строительству. «Но как они смели? И как могли мы допустить?»

Он проверял себя, партийную работу на заводской площадке, находил ошибку за ошибкой. Много было промахов, изъянов — и вот расплата.

Раздражение нарастало с каждым днем. Вот и сейчас он, кажется, сделал грубую ошибку, накинувшись на инженера Шахова. Так можно посеять рознь и среди друзей. Он вспомнил Шахова в памятную ночь, покрытого мокрым тряпьем, обожженого, довольного тем, что ему удалось проявить себя, показать мужество. Стал перебирать в памяти последние события. Следствие открывало все новые и новые данные.