Николай Строковский - Тайгастрой [издание 1957 года]

Но Женю рассказ не тронул: это ведь не гражданская война! Героизм Шарля был не на пользу революции.

Молодежь попросила Гребенникова рассказать о гражданской войне.

— Пусть вам расскажет товарищ Журба. Мы воевали вместе. Нас и расстреливать вели вместе... Журбу, меня и одного молодого ученого.

Журба отмахнулся.

— Нет, уж ты, Петр, лучше.

— Нагоню тоску! Стоит ли?

— Стоит! — упрашивала молодежь.

Тогда Гребенников рассказал, как их троих повели на расстрел и как кто-то неизвестный спас их от смерти.

От рассказа повеяло такой жестокой правдой, что у большинства мороз прошел по коже.

— Кто же вас спас? Неужели до сих пор не удалось узнать? — спросила Женя.

— Нет, Женечка, ничего не узнали. Кануло в бездну.

После рассказа никому не хотелось говорить. Война продолжалась. Этого никто не забывал, только велась она без пушечных выстрелов, скрытно: в генеральных штабах капиталистических стран, в кабинетах министерств иностранных дел, в замках промышленников.

— Ну, вот, вы и расстроились! — сказал Гребенников. — А не нужно. Для героизма у нас сколько угодно поводов и возможностей. Итак, за наши прошлые и будущие победы!

Когда восстановилось хорошее настроение, Николай еще раз прочел Маяковского, Женя спела романс «Помнишь ли ты это море...», Митя Шахов занялся фокусами: он выжимал из ножа воду, отбивал и снова приставлял себе пальцы, угадывал имена и числа, Волощук недурно протрубил арию Тореадора с помощью пустой бутылки.

— Что же вы сегодня такой? Непохожий на себя? — спросила Женя Абаканова, пересев к нему на диван. Раскрасневшаяся, возбужденная, полная впечатлений, она ждала чего-то необыкновенного от сегодняшнего вечера.

— А разве с тобой, Женя, не бывает подобного?

— Бывает. О, еще как бывает...

— Я знаю. Многое знаю, — и он кивнул на Николая. — И вот у меня такое...

— Не пойму вас, Михаил Иванович. Мы с Николаем были оба вольные птицы. А у вас? Нет, не пойму, как можно любить чужую жену или чужого мужа.

— Так получилось, Женя. И вот — дошли, кажется, до тупика. Дальше остается одно: ломать все с Сергеем или со мной.

— И вы не знаете?

— Не знаю. И Люба не знает...

В то время, когда вечеринка у Журбы была в самом разгаре, в дверь к Радузеву кто-то настойчиво постучал.

Радузев вскочил.

— Кто там? — глянул на фосфористые стрелки часов: три часа...

— Откройте.

Он узнал голос Грибова. Начальник проектного отдела нередко беспокоил сотрудников по ночам, к этому привыкли. Повернув ключ, Радузев высунул голову в коридор. Грибов, одетый в полушубок, стоял перед дверью.

— Что случилось, Петр Алексеевич?

— Ничего особенного. Есть срочное задание. Телеграмма из Москвы. Оденьтесь.

Радузев вернулся в комнату.

— Кто там? — спросила Люба.

— Грибов.

— Чего ему?

— Какое-то срочное задание.

— Мало ему дня...

— Ты не закрывайся, Любушка, я сейчас...

Вышли на улицу. Радузев привычно повернул направо, к заводу, но Грибов взял его за руку и повернул налево.

— Куда мы?

— Сейчас узнаете.

Они прошли несколько кварталов и повернули к коттеджу иностранных специалистов.

— Куда вы меня ведете?

На крыльце его кто-то взял за руку и ввел в комнату, слабо освещенную настольной лампой, прикрытой листом чертежной синьки. Радузев оглянулся, ища Грибова, но того уже не было.

Перед ним стоял, заложив руки в карманы широких брюк, сухощавый, среднего роста человек в желтом свитере. Холодные глаза, узкий белый лоб с вмятинками у висков и вытянутый подбородок показались знакомыми.

«Где я его видел?»

— Кто вы? Зачем привели меня сюда? — спросил Радузев, с трудом преодолевая спазмы, сжавшие горло.

— Не узнаете?

Радузев еще раз присмотрелся.

— Нет... — сказал неуверенно, но дрожь охватила тело.

— Нет? Это третья наша встреча.

— Чаммер?

— Фон Чаммер. Узнали, наконец?

— Что вам от меня надо?

— Сейчас узнаете. Сядьте.

Радузев сел. Тупая боль в затылке. Словно распухшее сердце. Тринадцать лет прошло со второй встречи; он жил, избегая людей, хотя совесть была чиста и никакой вины не лежало на нем; может быть, только одна душевная вина, сознание своей человеческой слабости, которой не мог простить себе: слабости, помешавшей ему вместе с крестьянами поднять оружие против насильников.

— Я буду краток. Вам поручается уничтожить проектные материалы строительства второй очереди. Материалы по новым рудникам и шахтам. Вы должны сейчас же отправиться в контору. На площадке вас встретят наши люди. Вы знаете Августа Кара, огнеупорщика?

Радузев не мог выдавить из себя ни слова.

— Вы поступите в его распоряжение. Остальные наши люди будут заняты другой работой. Сегодня наша вальпургиева ночь! Или варфоломеевская ночь! Или — как вам угодно. Завод полетит к черту!

Только теперь дрожь оставила Радузева.

— Как вы смеете? — закричал он, не помня себя от злости.

— Молчать! Вы в наших руках!

— Шантаж! Вы не имеете права...

— На вас заготовлен такой материалец, что если вы нас предадите или не выполните нашего требования, первому вам болтаться на фонарном столбе!

— Никакого материала! Я ни в чем не запятнан. Жизнь моя чиста.

— Чиста? Вы офицер белой армии!

— Я никогда не служил в белой армии!

— Вы офицер царской армии. Вы были у нас в плену. Мало?

— Но это не преступление. Я ни в чем не виновен перед народом.

— Кто поверит офицеру, да еще офицеру, бывшему у нас в плену? Если вы только пикнете, мы сумеем расправиться с вами. Нам поверят, а вам — нет. Вы уже запятнаны тем, что сидите у меня, разведчика, диверсанта. Вы уже замараны, и выхода для вас нет. Вас расстреляют как шпиона.

Он прошелся по комнате.

— Вот смотрите, — Чаммер вынул из ящика стола какие-то бумажонки. — Здесь сообщается, что инженер Радувев снабжал диверсантов материалами по строительству, помогал вредить при изысканиях и составлении технического проекта. Вот сфабрикованный документ, что вы являетесь нашим платным агентом. Вот расписки в получении денег. Ваша подпись воспроизведена всюду с абсолютной точностью. Понимаете теперь свое положение? Если нас схватят или если вы нас предадите, материалы эти попадут в руки следственных органов. И вам не сдобровать. Документам поверят, а вам нет. Лучше сразу примите наши условия и действуйте. У вас другого выхода нет. Чем вы сможете доказать, что эти документы фальшивые, если мы будем утверждать, что они подлинные? Не забывайте, что вы офицер. Дворянин. И так далее. Доверия к себе вызывать не можете. Итак, действуйте!

Чувство беспредельной гадливости овладело Радузевым. Казалось, вокруг ног, вокруг тела обвилась холодная, скользкая гадюка, обвилась и раскрыла зловонную пасть. «Какая подлость... Какая подлость... За что? Люся... Любушка...»