Николай Строковский - Тайгастрой [издание 1957 года]

Попав в группу Журбы случайно, — забрел как-то на ночной огонек в тайге, — Безбровый нес в себе тоску давнюю, не надеясь ни на что и ничего не ища. Жилистые руки его были еще крепки, обращались с лопаткой, как с игрушкой, и по всему видно было, что и земелька любила эти натруженные руки, покорно открывалась ему, податливей была, чем с другими.

Костер потрескивает, веселый такой, тихо в тайге, и хорошо сидеть у огонька, есть из общего котла дымящуюся кашу, обжигающую губы. А потом заснуть беспробудным сном до рассвета.

Машину услышали еще до того, как увидели белый свет фар на изрытой ухабами дороге.

— Поздний гость! — заметил Безбровый.

Шофер остановил машину почти у самого костра, сошел, подал Журбе записку.

— Зовет, значит, начальник? Как он?

— Да пока ничего. Говорил с рабочими и в барак заходил. Сердитый...

— Сердитый?

— Сердитый. Только не на людей, а на администрацию...

Оставив Яшку вместо себя и дав наказ, что делать завтра, Журба сел к шоферу в кабину.

— Гони, братец!

В двенадцатом часу ночи Журба подошел к конторе — худой, искусанный комарами и мошками, в потной рваной гимнастерке.

— Николай! — воскликнул Гребенников, увидев друга в окно. Журба кинулся к окну и обнял неудобно высунувшуюся в проем фигуру, обнял, сжал, стиснул до боли.

— Приехал... Ох, здорово! Наконец-то...

— Какой ты!..

Сколько хотел наговорить этому парню неприятностей, как готовился разругать, распечь, а явился — и схлынуло в горячем объятии.

— Заходи, Николай, заходи скорее!

Они встретились в конторе и еще раз обнялись.

— Борода откуда? А лицо! Тебя что, скребли граблями? Мошка заела?

— Не спрашивай. Как рад! Наконец-то... Разве так можно... Бьешься, как рыба об лед...

Гребенников выпустил огрубевшие от земляных работ большие руки своего друга.

— Знаю, многое знаю. Мне после возвращения Куйбышев говорил. Да разве я для собственного удовольствия ездил по заграницам? Кстати, что тут у вас произошло?

— Долго рассказывать. Потом выложу все. Ну, как ты? С чем приехал?

— Тоже долго рассказывать.

— Что Валериан Владимирович?

— Валериан Владимирович недоволен темпом изыскательских работ.

— А разве мы довольны?

— Велел кончать скорее. Надо заканчивать технический проект. Надо приступать к разработке рабочих чертежей. Вообще, надо все перестроить, переделать, поставить с головы на ноги.

— Но где будем строить завод? Скажу по совести, до сих пор не уверен, что здесь, хотя и работы большие провели, и железную дорогу тянем.

— Здесь! Здесь будем строить!

— Окончательно?

— Окончательно!

— Гора с плеч... — Журба вздохнул. — Значит, наша с Абакановым миссия к Куйбышеву и в ЦК не пропала даром?

— Как видишь.

— Почему же разговоры о площадке продолжаются? Вот и Джонсон смотрит на нашу работу, как на переливание из пустого в порожнее.

— Пусть смотрит. Лишь бы мы знали. Ты, например, уверен, что лучшей площадки, чем наша, нет нигде в Сибири?

— Этого я не могу сказать. Я знаю только то, что знаю...

— То-то и оно...

— И ты колеблешься? — спросил Журба.

— Колеблюсь, потому что и я не знаю, самая ли лучшая это площадка в Сибири. Как, впрочем, этого не знает никто. Но строить буду здесь. Буду строить, потому что иначе мы со всеми своими колебаниями вообще ничего не построим. На это и рассчитывают враги, готовясь к войне.

Нет, не был Журба удовлетворен тем, что сообщил Гребенников. Неясности оставались, и все, что делалось на площадке, делалось с таким трудом, могло в один день остановиться.

— Ладно, не вздыхай.

— Как съездил? Что успел? — спросил Журба, переключая мысли на другое.

— Кое в чем успел, но поездкой своей недоволен. Результатами недоволен. Два мира — это не из прописей. Они там отлично представляют, что нам даст пятилетка. Но, как говорится, и хочется, и колется, а торговать надо! Голоден? Говори, есть будешь? Сейчас что-нибудь сварганим.

— Ужинал недавно.

— Ничего. Трудовому человеку не грех дважды пообедать, дважды поужинать.

Гребенников поднял с пола примус и поставил на колоду.

— Познакомился я, друг мой, с площадкой, потолковал с народом. Буду откровенен: стыдно... стыдно стало... — сказал Гребенников, когда зашумел примус, а на чугунной решетке водрузился эмалированный пузатый чайник. — Сядь. Послушай.

Журба, взвинченный разговором, сел на плашку.

Над тайгой купались облака в холодном зеленом свете, и за ними по земле тянулись зыбкие пятна. Они перемещались, рябили в глазах.

— Ты извини, что я так, с места в карьер, но время не терпит. На дворе начало лета тридцатого года. Скоро XVI съезд партии. С чем мы придем к нему? Придем как коммунисты? Давай поговорим. Объективные причины? Верно. Но все ли мы сделали, что от нас зависело и зависит?

Журба молчал.

— Плохо, Николай, ругать должен. Крепко ругать. И есть за что. Люди живут, как кроты. Никто ничего не знает, никто ни за что не отвечает. Снабжение не налажено. Прости меня, но я ничего подобного не ожидал. И ты, как мой заместитель, виноват.

Николай нервно прошелся по конторе, потом остановился против окна, и Гребенников видел, как краска медленно, но густо проступила сквозь темный, почти черный загар лица.

— Кузница! Заводская кузница... А подковывают лошадей... На лесопильном заводе готовят доски для перегородок в бараках. Кто говорит, что не надо подковы делать или готовить доски для оборудования бараков? Но если только это и делается, причем делается из рук вон плохо, а больше ничего, то, извини меня... Или землянки...

— Но ты пойми...

— Погоди. Я не кончил.

— Это временное строительство... Я один... Я и начальник, я и рабочий-путеец...

— Временное строительство, запомни — самое постоянное строительство! Самое прочно удерживающееся строительство, хотя это и звучит парадоксально.

— Но ты выслушай меня, а потом будешь судить, — пытался отвести «карающую руку» Журба.

Гребенников не дался.

— Дубинский кирпичный и Улалушинский железоделательный заводы почти что на консервации, а ведь это наши единственные опорные базы независимо от того, будем ли мы строить завод здесь или в двухстах-трехстах километрах отсюда. В Алакане никак не достроят завод огнеупоров. У нас на площадке, как говорится, в общем и целом, а целиком ничего. Не тот размах, не тот темп. Или строительство железной дороги... Так или иначе рудники должны быть связаны с углем, эти бассейны с нами, а от нас — с центральной магистралью. А где изыскания? Ты там кусочек, говорят, проложил в тайге. А мосты? Нас спасало, что стройка, несмотря на постановление правительства, числилась по ошибке плановиков — а может быть и не по ошибке! — под рубрикой резервных. Наше-то строительство, ты понимаешь? Я эту неясность прояснил где следует. Я заявил, что мы живая промышленная единица и потребовал, чтобы к нам так и относились. В ЦК встретил секретаря крайкома Черепанова, он крепко поддержал меня. Поддержали и в Совнаркоме. Досталось ВСНХ... Нас в ближайшее время занесут в титульный список основных, первоочередных строек. Будет специальное постановление правительства. Потребовали от филиала ускорить последние изыскания, окончить технический проект. Со всем этим поеду сначала в крайком, а затем в Москву. И конец колебаниям. Обещали мне в Совнаркоме передать нам проектирующие организации, подчинить их нам. Будут работать на положении управлений или отделов нашего строительства. Тебе ясно?