Николай Строковский - Тайгастрой [издание 1957 года]

В Рудметаллстрое к нему подошел низенький, очень подвижной, хотя и плотный человек, чем-то напоминающий шмеля перед взлетом.

— Вы ко мне?

— К вам, товарищ Гребенников. Назначен в ваше распоряжение. Инженер Роликов. Металлург. Доменщик.

— Где работали до этого?

— На уральских заводах.

— На площадке познакомимся ближе. Когда выезжаете?

— Когда прикажете.

— Поедете вместе с моим заместителем, товарищем Журбой. Свяжитесь с ним через филиал Гипромеза.

В Водоканалстрое ему обещали отправить группу специалистов и квалифицированных рабочих, выделить часть материалов.

«Да, ветерок другой...» — думал Гребенников.

Вечером Гребенников, узнав домашний адрес Радузева, решил зайти к нему. Двери были открыты, и Гребенников, окликнув хозяина квартиры, пошел на голос, глухо доносившийся откуда-то из комнаты, заставленной роялем, дамским письменным столиком и узкой софой. Не увидев Радузева, Гребенников сунулся было во вторую комнатку, но из-за ножек рояля показалась знакомая голова. Кровь прилила к лицу Радузева и, когда он, наконец, выполз на свет божий, долго не отходила.

— Резинку искал... Закатилась. Простите...

Почистив рукой брюки, Радузев пригласил Гребенникова сесть. Гребенников протиснулся к софе.

Дома, среди этого склада мебели, Радузев показался Гребенникову более спокойным, приветливым, домашним, и печаль его погасших глаз не так резко выделялась на худом лице, покрасневшем от прилива крови.

Гребенников попросил познакомить его с материалами проекта «завода-мечты». Радузев не заставил упрашивать себя, видимо, он ждал, что когда-нибудь такой момент настанет. Жарко, с волнением, прерывающимся голосом он принялся рассказывать, каким представляется ему металлургический комбинат в тайге, как оживет край, как засветятся в ночи на огромном пространстве огоньки заводов, рудников и угольных шахт, рожденных на юге, да новых угольных шахт, рудников и заводов на севере богатейшего бассейна.

— Таежный наш комбинат положит этому преображению начало!

Одно время у Гребенникова возникло подозрение, не с маньяком ли свела его судьба, не бредит ли этот молчаливый, замкнутый человек, но все было разумно, возможно, логично, об этом не раз думал и он сам, когда в тиши, наедине с собой, хотел представить будущее края.

Условившись, что Радузев подготовит ему к отъезду в Москву материалы, Гребенников поднялся. Но в это время вошла Люся.

— Папа, у меня руки-замаруки! — и протянула крохотные полные, как у целлулоидной куклы, руки.

— Где ты измазалась?

— Чистила ботиночки. Мажу, мажу, а они не блестят.

Гребенников глянул на ноги: туфельки были густо вымазаны мазью.

— Не стану мешать вам, — сказал он, пытаясь проложить дорогу к выходу.

— Вы не мешаете. Я один. Жена на репетиции, она артистка драматического театра. Хотите, я сыграю вам что-нибудь на память?

— На память?

Гребенников усадил к себе на колени Люсю и, прижав ее к груди, гладил шелковые волосики.

— Какая ты хорошая, милая... Какая ты...

Радузев прошелся по комнате, о чем-то все время размышляя, потом сел за рояль.

Гребенников услышал «Лунную сонату» — величественное, глубокое произведение, с огромной силой передающее мысли о прекрасном, большие человеческие страсти.

Окончив сонату, Радузев долго молчал.

— Играйте еще.

Радузев играл одну вещь за другой, играл свободно, с большим проникновением, с чудесной непринужденностью, но весьма странно. И чем больше он играл, тем яснее становилось, что исполнение Радузева отличалось своеобразием, может быть, даже спорностью; на все накладывал он печать своей оригинальной индивидуальности; даже хорошо знакомые Гребенникову вещи приобретали неожиданно новую окраску, получали свое огранение, и в этом, пожалуй, заключалась прелесть игры Радузева. Заметил Гребенников также и то, что подбор произведений был далеко не случаен: все, что ни исполнял инженер, отличалось или глубиной мысли и чувств, или волнующими своей красотой картинами природы, или тревожной мечтой, уводящей человека к звездным недосягаемым далям. Много света вторгалось в эту небольшую комнату за какой-нибудь час времени, целый мир вошел сюда, и Гребенников давно не чувствовал себя так хорошо, как в этот странный вечер.

— Хочу поговорить с вами откровенно, товарищ Радузев. Мне кажется, вас что-то смущает... что-то гнетет... Доверьтесь мне. Я вам друг, верьте.

— Нет... Что вы... — застеснялся Радузев, не ждавший подобного разговора. — Это так... характер мой... Так сложилась жизнь...

— Не навязываюсь. Но помните, что если вам понадобится поддержка, ее вы найдете у меня.

Ожидая Журбу, Гребенников продолжал «паломничество» по знакомым: в хозчасти крайсовнархоза наткнулся на заброшенный коммутатор, в одном институте выпросил динамку, на складах горместхоза отыскал старые телефонные аппараты, провод, раздобыл электрические лампочки, в мельничном комбинате приобрел по сходной цене дизель.

В день приезда Журбы он наткнулся на загнанные в тупик платформы с экскаваторами. Выяснилось, невостребованный груз. Пришлось немного похлопотать, и правдой-неправдой ценнейший для площадки груз был переадресован на станцию Угольная. Туда же направлялись две «кукушки», переданные начальником дороги во временное пользование. По просьбе Гребенникова, железнодорожник из багажного отделения написал на «кукушках» красной краской название строительства: «Тайгастрой»; это был первый железнодорожный транспорт заводской площадки.

С облегчением вздохнув, Гребенников стал дожидаться прибытия поезда, поглядывая на круглые часы, висевшие над платформой.

— Что произошло? — был первый вопрос, который задал Николай, встретившись с Гребенниковым на перроне. Гребенников рассказал о совещании.

— Значит, крайком поддержал нас?

— Поддержал.

— Когда уезжаешь?

— Сегодня. Я кое-что раздобыл. На, получай список и адреса. Погрузись и отправляйся.

— Ну ты настоящий Иван Калита! А как с вербовкой?

— Сетку утвердили. Пошлем вербовщиков по городам и селам, будем заключать договоры с колхозниками. Вечером к нам отправляется бригада инженеров, техников, рабочих.

— А мы как раз завтра-послезавтра заканчиваем два новых барака. Значит, свежий ветерок?

— Свежий!

— А Грибов что?

— Черепанов так поддел его на булавку, что тот только крылышками замахал. Со мной любезен до приторности.

Журба рассмеялся.

— Ступай по адресам и не задерживайся. Начни с начальника станции, проверь, ушли ли наши «кукушки» и экскаваторы. Сегодня, пожалуй, не успеешь, а завтра отправляйся сам на площадку.

Журба пошел к начальнику станции.

— Стой!

— Что еще? — крикнул Николай, чуть замедлив шаги, но не останавливаясь.