Николай Строковский - Тайгастрой [издание 1957 года]

— Не похоже...

Она поворачивается к Мите, но говорит так, чтобы ее слышали соседи, устроившиеся за соседним столиком.

— Я вот вчера смотрела на карту Союза. Как хочется побывать всюду... И там не бывала, и там. Какое большое у нас государство!

— Открытие Америки! — замечают громко строители.

— Я не с вами! — обижается Надя. — И нечего встревать в чужой разговор, как у нас говорят на Чечелевке. Митя, ты слышишь?

— Слышу...

— Я думаю, что когда мы немного отстроимся, каждому советскому гражданину скажут: поезжай, пожалуйста, посмотри, как живут люди, что сделано за годы советской власти. А вообще, было бы хорошо, чтоб при окончании средней школы группа совершала поездку по республике, а по окончании вуза — по Советскому Союзу. Это как бы аттестат на впечатления. Как вы думаете, ребята, это будет?

— Обязательно будет! — соглашаются строители. — Нам предстоит освоение новых районов. Какая романтическая перспектива... Сибирь... Этому краю сейчас — все внимание. Третья металлургическая база...

— Вообще, товарищи, так жить хочется, что я готова, как амеба, разделиться пополам и еще раз пополам! — признается Надя. Она чувствует, с опозданием, правда, что фраза глупа, смешна, но в то же время до чего верно выражает ее теперешнее состояние.

Разговор становится общим.

— Надо готовить инженеров с более широким техническим горизонтом! — заявляет Митя Шахов. — При нехватке специалистов это особенно важно.

— Товарищи, — перебивает их дежурный, — кончайте дискуссию, переходите в зал.

Студенты умолкают.

— Там жарко...

— И там скучно...

Надя, Митя, студенты-строители перекочевывают в зал.

— Вот... в пятом ряду... шестое место... бывшая жена бывшего профессора Штрикера... — шепчет кто-то в соседней ложе.

Анна Петровна, как бы чувствуя, что о ней говорят, оборачивается.

«Как она хороша!» — думает Митя Шахов. Он знал, что Анна Петровна ушла от Штрикера, переехала на другую квартиру; она поступила на работу в библиотеку института, он несколько раз видел ее за абонементным столиком и в коридоре института. Ей было тяжело, и Митя понимал ее настроение.

Затянувшаяся официальная часть, наконец, окончена.

В перерыве перед началом концерта доцент Корнилов, элегантный молодой человек, одетый с иголочки, подошел к Мите и, взяв его под руку, сказал:

— Я вас ищу. Вас желает видеть одна дама.

Сердце подсказало Мите сразу, кто эта дама...

В этот вечер, перед поднятием занавеса, освещенного снизу светом рампы, состоялось, наконец, знакомство.

Зачем? Митя не знал. Но этого сейчас хотела Анна Петровна.

После концерта студенты выходят на лестницу. В дверях — ночь. Горят фонари. Лунно. Пахнет раскрывшейся на ночь матиолой. Над заводом имени Петровского зарево. Молодые инженеры некоторое время любуются зрелищем, красотой своей приближающимся, пожалуй, только к северному сиянию.

— Чугун! Выдают чугун!

Слышны гудки, вступает новая смена. Против кинотеатра «Рот фронт» останавливается первый номер трамвая. Надя Коханец и Волощук едут молча. Вот и Потемкинский парк. Ночь. Последние ночи в городе. Последние дни вместе.

Ветерок причесывает деревья, шумят листья. Шумит вода, разбиваясь о каменные подводные гряды. По густо-темной поверхности реки вытягивается угол серебристых, все удлиняющихся струй: таким углом летит стая журавлей. Ярко горят огни дальнего берега, огни на Богомоловском острове, огни на рейдовых лодках.

Надя и Борис стоят на лестнице в парке. Луна как бы состругивает с глади воды серебряные стружки; вся середина Днепра в блестках. Вокруг зелено, светло.

Борис ждет, что Надя скажет что-нибудь о сегодняшнем его выступлении. Ему кажется, что сегодня он выступал как никогда: такой был подъем, так легко давалась каждая фраза, так хорошо звучал голос. Но Надя молчит.

...Переулки, улицы, круги света на земле, Сокольники — все встает вновь. Надежда мысленно пробегает письмо, посланное Николаю Журбе. Прощальное письмо... Кажется, ничего не было. Ну, встретились, побродили до утра по Москве. И еще потом несколько раз встретились, сидели в кино рядышком, но так тяжело было расставаться. И потом в дороге и здесь, в Днепропетровске, — только о нем...

Была надежда на встречу. А вчера, когда стало известно, что группу отправляют на Магнитку, потускнела ее жизнь...

Еще немного, и она расскажет Борису. Так хочется кому-нибудь рассказать о встрече с Николаем, о своей грусти. Кажется, только об этом и говорила бы.

Но Борис занят собой.

Семь часов утра. Надо вставать, а не хочется.

Волощук косит из-под простыни припухшим глазом, В постели — Митя Шахов. Борис вскакивает первый. Простыня в сторону. И как в прорубь! Раз-два! Огромные кулачища его месят воздух. Потом Борис стягивает простыню с Мити.

— Ночи бессонные... Ночи безумные... Где валандался вчера?

В умывальной студенческого общежития штопорными струйками высверливается из кранов вода. Скрипят под ладонями шеи, обваливается на цемент густой мыльный комок.

Потом столовая: надо немного постоять у кассы, наскоро похлебать за столиком или на подоконнике.

Но после выпуска не до дач. И у Транспортного, и на Лагерной у Металлургического, и на Октябрьской площади у Горного, толпятся студенты в деканатах и в бухгалтериях.

И там вдруг, в последний момент выяснилось, что каждому предоставлена возможность выбрать одну из трех точек: Днепродзержинск, Магнитострой, Тайгастрой.

— Куда ехать? — спрашивали друг друга молодые инженеры.

— Днепродзержинск? Что называется, в хату, на печку. Нет, на печку рано. К старости разве, а теперь...

Одна точка для большинства отпала сразу.

— На Магнитку или на Тайгастрой?

— Ты куда? —спросил Митя Надю.

— На Тайгастрой, конечно!

Такой радостной, такой счастливой Митя никогда не видел Надю.

— Что с тобой?

— Ах, Митька, ты не знаешь... Я так счастлива... Судьба все-таки есть! Есть!

— Ты с ума сошла!

— Сошла...

В тайгу сразу же собралась большая группа металлургов, путейцев, строителей.

В полдень Митя отправился к Днепру прощаться. Он лег на спину и смотрел, как плыли облака. День выдался жаркий, ничто не отвлекало, он смотрел в небо и отдавался мыслям о себе, о будущем.

В двадцатом году он, единственный, сын, ушел из семьи. С тех пор пролегла большая дорога, и к прошлому он не любил возвращаться даже в воспоминаниях. Все, что приобрел за годы самостоятельной жизни, стало тем единственно существенным, с чем ему не стыдно было идти вперед вместе с новыми друзьями, с чем не стыдно было жить. Он шел, не как вор, не с оглядкой по сторонам, а как равный среди равных, как боец среди бойцов, неся одинаково наряды и не уклоняясь ни от чего в своей фронтовой службе. И это приносило сознание полноценности, сообщало уверенность поступкам. Он инженер. Человек с общественным положением. Специалист. Человек, которому обеспечено все для работы, для личной жизни.