Николай Строковский - Тайгастрой [издание 1957 года]

— Так вы откуда, девчата? — допытывалась Надя.

— Воронежские!

— Мы орловские!

— А мы курские!

— У вас и говорок такой... — улыбалась Надя. — А как звать тебя? — обратилась она к миловидной девушке, сидевшей ближе других.

— Фрося. Фамилия Оксамитная.

— Оксамитная? Украинка, значит.

— Может, и украинка, только мы воронежские.

— Лет тебе сколько?

— Восемнадцать!

— Мы тоже едем на Тайгастрой. Будем вместе на одном строительстве.

Подошли хлопцы. Здоровые, краснощекие.

— Тоже воронежские? — спросила Надя.

— Наши. Только из разных колхозов.

— Тульские мы! — сказал молодой подтянутый парень в гимнастерке, побелевшей сзади на выступах лопаток.

— Из Красной Армии недавно?

— Недавно.

— Потянуло на строительство?

— Сейчас вся страна — строительство! Мог, понятно, и у себя в селе или в Туле устроиться, да захотелось свету повидать. В тайгу едем.

— Как фамилия?

— Ванюшков.

— А вы не знаете, как оно там, на строительстве? — спросил паренек, которого звали Сережкой Шутихиным. У него было подвижное лицо, густо усыпанное крупными, цвета сухого табачного листа веснушками, и непокорные волосы.

— Откуда им знать? — ответил за Надежду Ванюшков. — Сами туда едут.

— А комсомольцы среди вас есть?

— Есть! — раньше других ответил Шутихин. — Я комсомолец! И Гуреев комсомолец. Мы по путевке горкома комсомола едем.

— А я кандидат партии! — перебил Шутихина Ванюшков. — Приняли в Красной Армии.

— Счастливой вам дороги, товарищи! До скорой встречи!

— Кто это будет, девочки? — спросила Фрося, когда Надежда ушла.

— Практикант, должно! — заметил Ванюшков. — Человека видно по обхождению.

— Смотрите! Такая, как мы, может, чуточку старше, а уже практикант!

— Приветливая! И как яблочко!

— И платье в складочках!

— И пуговки на кофточке, как звездочки!

Когда поезд с инженерами ушел, колхозная молодежь долго еще говорила о стройке, о том, что там их ждет, как встретят, что будут делать. Вечером девушки, лежа на полках, пели песню; было в ней много грусти и хорошо под нее дремалось. Фрося рассказывала, как ей жилось в совхозе. Толково умела рассказывать она, и ее слушали, пока не засыпали. А утром проверяли, кто на каком месте рассказа уснул.

И вот, наконец, станция Тайгастрой...

Новое полотно, ветвящиеся рельсы, крутые крестовины, конусы щебня, выкорчеванные лесные массивы, томительные остановки через каждые две-три минуты, плетенка лесов на воздухонагревателях и домнах, а там — вдали — новый город, дома, опоясанные большими окнами. И иной, совсем иной цвет неба, запах воздуха, тепло солнца...

У кого не замрет сердце?..

Надежда Коханец не отрывается от окна. «Получил ли Николай телеграмму?» Она ищет знакомую фигуру среди массы людей, снующих на вокзальчике; ей вдруг кажется, что она не узнает Николая... Она силится представить его сейчас — и не может...

Молодые инженеры поспешно покидают вагон, словно боясь, что их могут повезти дальше.

Борис Волощук нес свой и Надеждин чемоданы.

— Ты кого-то ждешь?

Надя еще на что-то рассчитывает. «Он здесь, только не может ее найти. Или замешкался...» Всю дорогу она думала о нем. Он должен быть здесь хотя бы потому, что она так ждала...

Потом она идет, усталая, точно после изнурительной работы. К калитке подошел комендант поселка Бармакчи.

— Кто тут инженеры из Днепропетровска? Не вы ли, товарищи?

— Мы! Мы!

— Пожалуйте к машине! Вот сюда, во двор.

Инженеры пошли грузиться и усаживаться.

— Легковые у нас на подтяжке, — как бы оправдываясь, сказал Василий Федорович.

— Ладно, обойдемся грузовыми.

— Иди сюда, скорей! Вот твое место! — звал Волощук Надю. Она покорно идет. Ей подают руки. Она взбирается, но очень неловко: колени упираются в борт машины, юбка узкая. Борис берет девушку в охапку и под смех ребят втаскивает через борт.

День солнечный, перед инженерами открывалась панорама строительства. Машины тронулись, набирают ход.

«Все это очень хорошо, — мелькает в сознании Нади, — но почему я одна такая несчастная?..»

Телеграмму о выезде на строительство молодых инженеров, переданных по разверстке ВСНХ, Гребенников получил несколько дней назад. Вечером он получил телеграмму из Новосибирска. Инженеров следовало ждать с часу на час. Он обрадовался и пошел к Журбе. Было часов одиннадцать вечера.

После возвращения из Москвы у Журбы накопилось много работы, и он пропадал то на площадке, то на подсобных заводах, то на ближних и дальних карьерах.

Гребенников нашел Николая дома. Журба сидел за столом и что-то писал.

— Получил телеграмму!

Журба взял телеграмму и, придерживая ее пальцами, сделал сначала из газетной бумаги закрутку.

— Что ж, в порядке. Людей разместим в доме молодых специалистов.

— Едут и вербованные. Вот вторая телеграмма из Свердловска. Я решил бросить завтра плотников на тринадцатый барак. Что скажешь?

— А не лучше ли, пока прибудут огнеупорщики для коксового, разместить вербованных в девятом?

— Можно в девятом.

— У меня есть сведения, — сказал Николай, — что среди молодых специалистов, которые едут к нам, немало партийцев.

В окно смотрело звездное небо, от реки веяло прохладой, и в воздухе не ощущалась цементная пыль, от которой обычно першило в горле. Николай посмотрел на свои сапоги, складочки которых забила грязь, потом снял их и, опрокинув, похлопал друг о друга. Насыпалась горка песку. Под кровать покатился камешек.

— Кстати, откуда ты знаешь, что среди прибывающих много партийцев?

— Мне писали...

— Кто?

Николай занялся аптечкой, висевшей над кроватью, вытаскивал пузырьки, смотрел на свет и, найдя нужное, вскрыл флакончик, затем смазал натертую ранку.

— Эх, ты, бездомный! И почему не женишься? — ворчал Гребенников. — До каких пор будешь холостяковать?

Босиком Журба прошел к окну и глубоко вдохнул ночной свежий воздух. В кармане лежало печальное письмо от Надежды, а под подушкой — радостная телеграмма. Девушка, которая стала ему таким дорогим человеком, должна приехать завтра. И он думал, чем бы встретить ее, что бы такое приятное ей сделать?

На рассвете Журба собрался в тайгу: на высокогорном лугу росло много цветов. Но едва, вышел, как его догнал посыльный от Гребенникова.

— Товарищ директор просит вас срочно зайти.

Журба вернулся. Гребенников был до крайности расстроен, таким Журба его давно не видел.

— Мне сообщили, что на Улалушинском заводе разворовали кладовую, рабочие сидят голодные. Черт знает что такое! Немедленно поезжай, разберись, успокой народ. Виновных вели арестовать. Бандитизм! С тобой едет уполномоченный ГПУ.

Делать было нечего. Николай написал Наде записку, но в последнюю минуту и записку увез с собой.