Николай Строковский - Тайгастрой [издание 1950 года]

Они обходят печь.

«Хоть бы все благополучно обошлось...» — думает Гребенников.

— Не надо ли вам чего-нибудь, Федор Федорович?

— Спасибо. Ничего не надо.

Бунчужный садится возле сифона с сельтерской водой, пьет, хотя пить вовсе не хочется. Гребенников уходит.

Вскоре становится известно, что задувка откладывается на десять часов утра.

«Старик тянет...» — думает Надя. Ей очень жаль Федора Федоровича: он сразу как-то осунулся за последние дни, и она тревожится о его здоровье.

— А вы обратили внимание, — говорит Надя профессору, — что ни одна смена не торопится уйти домой? Каждая хочет, чтобы выдачу ванадистого чугуна связали с ее именем.

Бунчужный оглядывается. Возле экспериментальной печи людно.

— Что такое? Кто это?

— Рабочие других цехов. Все интересуются. Все расспрашивают.

Профессор пожимает плечами. Он идет в газовую. На контрольно-измерительных приборах температура куполов кауперов: 600—1 100—750.

К горну приходит Николай. Он только что вернулся из командировки.

— Как хорошо, что ты приехал! — обрадованно встречает Николая Надя.

— Ну, что у вас? Как печи?

— «Гигант» задули вчера. Волощук даст чугун сегодня. На мартене у Шаха также все в порядке. Сталь будет тридцатого. А мы должны дать первого мая...

— Дадите?

Надя медлит с ответом.

— Пока ведем подготовку... Сложно все это, Коля... Очень сложное дело...

Она хочет рассказать о беспокойстве профессора за экспериментальную печь, но ей тяжело об этом говорить даже с Николаем.

— Как тебе съездилось, Коля?

— Первого мая у нас будут гости. Приедут из крайкома, возможно, и из Москвы. Экспериментальная печь не подведет? — спрашивает Николай. — Ванадистый чугун получим?

Надя задумывается.

— Так напряжены все мы... Задувка задерживается. Профессор решил выдержать еще печь после просушки, боится за нее... Проверяем охладительную систему...

— Понятно!

— Но в крайнем случае... гости увидят чугун домны-гиганта! Увидят мартеновскую сталь. Разве это не праздник? Разве этого мало? А с экспериментальной подождите, товарищи! Не спрашивайте под горячую руку...

День кончается. Зажжены лампионы. По рельсам бегут вагоны-весы. Скип ловко опрокидывает кокс на конус домны.

— Ну, пора! — Всем напряжением воли профессор сбрасывает с себя усталость. — Позвоните Гребенникову и Журбе, сейчас будем задувать! — говорит он Жене Столяровой.

К печи приходят Гребенников и Журба. Приходят один за другим Роликов, Борис Волощук, свободные инженеры, мастера, рабочие.

— Моя скоро выдаст чугун! — с удовлетворением говорит Борис Наде. — Какая толковая печь! Идет, как часы! Ты понимаешь, я первый раз самостоятельно пускаю домну. Да не просто — домну, а гигант!.. Немного волнуюсь... но уверен, что все будет хорошо. Был у меня Гребенников. Осмотрел все. Ходил часа два. Сказал: в порядке! Даже похвалил меня!

Лицо у Бориса торжественное. Густые волосы припудрены красноватой пудрой-пылью.

— Понимаешь, — он взял ее за руку, — мне, молодому инженеру, доверили... такое дело...

— Ну, ты не очень того... себе приписывай! — Надя насмешливо улыбнулась. — Этак и я могу сказать, что пускаю самостоятельно экспериментальную домну... Хвастунишка ты, Борис! Ведь Бунчужный с тебя глаз не спускает. И Роликов.

— Все равно... моя смена! Я ею командую.

Вдруг в цехе загремел голос Бунчужного:

— Свечи открыты?

— Открыты!

Надя обернулась: маленький сухонький профессор показался ей сейчас большим, властным, даже ростом стал как будто выше.

— Проверить клапаны на газопроводах и конуса!

— Есть! — отвечают ему.

Надя проверяет исполнение.

— Дать дутье! — приказывает профессор. Голос его тверд и упрям.

Дают горячее дутье. Бунчужный прижимается к «глазку» печи. Видно, как загораются дрова, как вспыхивает мазут.

— Ох уж эти мне старики... — замечает Роликов.

Надя следит за приборами. Температура дутья семьсот градусов, давление пол-атмосферы. Она докладывает об этом профессору. Над свечами домны появляется первый дымок... Глаза всех устремлены к вершине печи. Он — разреженный, прозрачный, нежного серо-синего цвета, как облачко в горах.

— А я старика понимаю, — говорит Гребенников, — рождение домны — это такое событие... такое событие... За свою жизнь Федор Федорович построил не одну домну и вылечил не одну. Но, мне кажется, вот так он волнуется только у нас...

Толпа в цехе растет. На лесах строек, на крышах соседних цехов, всюду, откуда можно видеть экспериментальную домну, — люди. Время мчится, его не замечают. На литейном дворе горновые заканчивали подготовку желобов к выпуску.

Когда усталость подкашивает ноги, профессор идет в газовую: туда Гребенников распорядился принести раскладушку. Бунчужный ложится на пятнадцать — двадцать минут, потом идет к печи-гиганту, где хозяйничает Волощук.

— Ну, как, товарищ Волощук, у вас дело?

— В порядке, Федор Федорович! — отвечает Борис, гордясь тем, что здесь, на его участке, работа идет нормально, хотя и начальства меньше, и суеты нет.

Профессор заглядывает в «глазки».

— Подбавьте дутья. Думаю, что через час можно попробовать шлак.

Дутье увеличивают. Через час выпускают шлак, а вскоре и чугун.

— Первая домна дала чугун! — разносится весть по заводу. — Чугун есть!

К печи устремляется народ.

«Теперь можно и к своей...» — мысленно говорит Бунчужный и идет к экспериментальной печи, стараясь никому не попадаться на глаза.

— Ну, что у нас, Надежда Степановна?

Надя жмется.

— Без перемен.

Профессор заглядывает по очереди во все «глазки».

Приходит Борис.

— Чугун пошел! — говорит он. — Почему ты не пришла? Какое это было торжество...

— Не до того... Загляни-ка, Борис, в «глазок».

Волощук наклоняется, долго смотрит.

— Не мало ли дутья? — спрашивает он. — Я бы подбавил.

— Не вмешиваться, пожалуйста! Мы ведем печь не на полном ходу.

— Вообще, чертовски интересно! — говорит Борис. — Когда дадите титано-магнетитовую шихту, позови меня.

Женя Столярова находит Надю возле бункеров.

— Ну, что?

Женя усаживается возле входа в бункерную канаву и подпирает кулачком подбородок. Спать хочется немилосердно: кажется, если бы легла по-настоящему, со спокойной душой, спала бы суток двое! Но душа непокойная... Не все идет так, как ждали... Профессор взволнован, профессор огорчен...

— Ну, так как, спрашиваю?

— Пока ничего сказать нельзя.

Женя смотрит на печь, на каупера, на компрессорную станцию. Каупер построен комсомольцами. Печь помогали выкладывать комсомольцы. Бункера строили комсомольцы. Здесь всюду следы рук комсомольцев. И это особенно радует. Этим она гордится.

— А где Федор Федорович?

— Уехал в соцгород. Говорит, на часок. Что-то понадобилось.