Николай Строковский - Тайгастрой [издание 1950 года]

«Легко сказать — выехать современному деловому советскому человеку!..»

Телефонные переговоры сменились личными визитами, машина вихрем носилась по Москве; менялись дома, учреждения, люди. Человек вбит был в жизнь, как гвоздь в дубовую доску.

Нужно было еще перед отъездом повидаться с Радузевым. Он уже несколько месяцев работал в институте, и Лазарь убедился, что у Сергея есть особый вкус к исследовательской работе; он был трудолюбив и обладал, к тому же, незаурядными знаниями и опытом.

Закончив все дела, Лазарь вызвал к себе в кабинет Радузева.

— Вот что, Сергей, я уезжаю на площадку Тайгастроя. Пробуду там несколько дней. Из всех моих инженеров ты больше других занимался вопросом агломерации до нашего института и у нас. Знаешь, я почувствовал, что у тебя в этом деле есть нюх. И вообще, если хочешь, я считаю тебя далеко не рядовым инженером...

Радузев покраснел.

— Понимаю, понимаю, об этом не говорят так вот, в лоб, но мы с тобой в особых отношениях, — сказал Лазарь, положив ему руку на колено. — Думаю, мы доведем наше дело до конца, и ты нам очень понадобишься в будущем, раз мы уже получили первые железо-ванадиевые концентраты. Я поручу тебе, Сергей, пока буду в командировке, еще раз проверить твой способ агломерации и применить его в нашей работе. Если то, чего ты добился в прошлый раз, не случайность, это будет наша удача. Серьезный шаг вперед!

Лазарь встал. Поднялся со своего места и Радузев.

— Ну вот — все. Для этого я тебя вызвал.

Они простились.

К вечеру Лазарь, уладив дела, заехал к Бунчужной.

— Федор Федорович шлет вам привет! — сказал он Марии Тимофеевне, целуя руку.

— Что случилось?

— Ничего особенного. Пригласили тайгастроевцы к себе на праздник. Завтра утром вылетаю. Что передать деду?

Марья Тимофеевна, все еще не справившись с беспокойством, суетливо сновала по комнате.

— Что передать? Одну минутку погодите. Я соберу кое-что из вещей.

Минут через десять она вошла в кабинет, как входят матери с ребенком: сначала ноша, а потом — уже сама.

Лазарь встал навстречу. Он был в военной гимнастерке, туго затянутой сзади, под ремень, в сапогах.

— А вы совсем забыли старуху... И изменились за то время, что вас не видела! — сказала она, глядя на большой покатый лоб и на глаза, освещающие лицо.

— Забыть — не забыл. Работы по горло и даже больше. Что же передать Федору Федоровичу?

— Нет, вы лучше расскажите, что случилось. Меня так просто обмануть нельзя!

— Неужели только в беде надо вызывать людей? А порадоваться вместе нельзя, что ли? Столько ведь работали вместе...

— Пообещайте мне телеграфировать после приезда. Я буду очень волноваться, пока не получу от вас вести, — говорила Марья Тимофеевна.

— С посылочкой надо быть осторожным? Что-нибудь бьющееся?

— Здесь подстаканник и деревянная рюмочка для яиц. Носовые платки, ну и еще кое-что.

— Доставлю в целости. Не беспокойтесь!

Лазарь держал посылочку так, словно от того, доставит ли он ее в целости или нет, зависела дальнейшая жизнь профессора.

— Почему Лиза редко заходит? Я уж не говорю о вас... Вы — как день Нового года!

— Не гневайтесь! С отъездом Федора Федоровича все легло на меня.

Лазарь сел, потом встал, снова сел. Рука его все время при этом находилась на груди, близ двух орденов Красного Знамени. От орденов, казалось, исходили теплые токи, и Лазарь будто согревал свои пальцы.

— Ну, вы торопитесь, вижу. Идите! — Марья Тимофеевна наклонила к себе голову Лазаря и поцеловала в лоб. — Скажите Лизаньке, чтоб обязательно пришла ко мне сегодня с Ниночкой. Если бы вы знали, как мне тяжело одной... Хоть бы скорее он вернулся.

Она помолчала. И вдруг совсем другим голосом:

— Возьмите меня с собой... Соскучилась я по нем. Может, я ему там была бы полезна... Или поздно уже, хлопотно будет?..

Лазарь растерялся.

— Хлопоты меня не испугали бы, Марья Тимофеевна, дело не в этом... Но думаю, что Федор Федорович будет чувствовать себя стесненно. Ему ведь сейчас от печи уйти ни на минуту нельзя.

Марья Тимофеевна погасла.

— Ну, бог с вами... поезжайте... Старая я, глупая... надо бы мне вместе с ним ехать...

Дома Лазарь вместе с Ниночкой достал со шкафа чемодан, вместе укладывал вещи. Потом посадил девочку внутрь чемодана и взвалил себе на плечо.

— Ты уронишь ребенка! Что ты делаешь! — возмущалась Лиза.

— Папа, еще! Еще! — командовала Ниночка.

Он ссадил ее на пол и поцеловал в голову, от которой пахло, как от птичьего гнезда, нагретого солнцем.

— А что ты мне привезешь?

— А что бы ты хотела?

Ниночка задумалась.

— Привези мне... — она не знала, что сказать. — Привези мне что-нибудь... только большое-большое... и много!

— Лиза, сходила бы с Ниночкой к бабушке. Она сердится. — Он рассказал разговор с Марьей Тимофеевной.

Когда Лиза с девочкой ушли, Лазарь сел у окна.

Стоял теплый, трепетный вечер кануна мая, пахло молодыми клейкими листьями. Он глубоко вдохнул вечерний воздух и, подняв голову, глядел в небо. Потом ему стало холодно, и он закрыл окно. Несколько минут ходил по комнате, заложив руки за спину — по старой тюремной привычке.

Через сутки он будет на площадке Тайгастроя, дорого́й ему не только потому, что там выстроена экспериментальная домна, что там филиал института. Лазарю дорога была каждая рабочая площадка, и он готов был всеми силами оберегать ее от врагов, ее — зримую, вещественную частицу новой жизни, мечту о которой выносил, выстрадал, пронес народ через десятки лет борьбы.

По своей работе Лазарь был тесно связан с ВСНХ, а позже с наркоматом тяжелой промышленности. В этом ведомстве решались важнейшие задачи индустриализации страны, задачи построения фундамента коммунистического общества.

Общаясь с ответственными работниками, Лазарь не мог не чувствовать, что в недрах наркомата, глубоко забившись в подполье, сидели враги. Но до полного разоблачения их нельзя было тронуть. В этом заключалась опасность, а разоблачение с поличным — задача слишком сложная при том двурушничании, которое стало методом поведения врагов. И если прямой враг был виден и если открытого противника легче было обнаружить, здесь требовалась двойная прозорливость.

На большом строительстве, куда уезжал Лазарь, были также завязаны узлы.

Шпион Чаммер — раз! Хорошо, что так получилось. Бандита поймали, разоблачили. Гнездо раскрыли. Диверсия — два! О диверсии на заводе он знал из разных источников. Многое было развернуто, но кто поручится, что раскрыто все? Строительство комбината находилось за четыре тысячи километров от Москвы, но Лазарь знал многих инженеров, знал иностранных консультантов, интересовался всем, что происходило на площадке. Каждая удача на строительстве была его личной радостью. Знал он и о «той» телеграмме — Гребенников не мог этого скрыть от давнего, преданнейшего друга. Телеграмма не давала покоя. «Какая мерзость... — думал он. — Какая мерзость!..»